Дмитрий Бабкин
Афганистон
Когда этюд, который я Вам пошлю, высохнет окончательно и полностью, включая самые пастозные места, что произойдёт не раньше, чем через год, будет неплохо, если Вы покроете его густым слоем лака. Однако предварительно полотно следует обильно и неоднократно промыть водою, чтобы полностью удалить масло. Этюд написан большим количеством прусской синей, краски, о которой говорится столько дурного и которой, тем не менее, часто пользовался Делакруа.
Вступление: Wiesbaden, 1989 г
На склоне горы, под кронами сосен блестел куполами на солнце Храм Христа Спасителя. Улица, извиваясь, поднималась в гору, и он шел вперед, стараясь не выпускать Храм из виду. Он давно уже хотел один подняться туда. И вот, наконец, утром, избавившись от сопровождающих, отправился вверх. Несмотря на довольно крутой и длительный подъем идти было легко. Свежий ветерок приятно обдувал лицо.
Справа, на повороте, осталась вилла Александра II, дома отступали, и скоро дорога втекла в лес. Был полдень рабочего дня и ни автомобили, ни прохожие, на счастье, не помешали возникшему странному, мистическому ощущению на подходе к Храму.
Справа от парковки, если пройти немного по аллее между соснами находится старое русское кладбище. Он свернул сначала к нему, но ворота оказались закрыты. Внутри никого живых не было.
Теперь, от паркинга немного влево выходишь к Храму — купола не видны за кронами сосен. Вокруг люди. Открыто. У входа человек — берет плату — 2 марки. Он заговаривает с привратником по-русски, и тот пропускает бесплатно. Две пожилые американки, фигуры довольно типичные для любой европейской достопримечательности, рассматривают расписанные стены, иконы… Внутри не так много места — подарок императора, сильно уменьшенная копия того, что было разрушено в Москве. Взгляд сам уходит под купола — кажется и воздух внутри уплывает ввысь. Американки, помяукав в тишине, вскорости пропали. Когда и он думал уже уходить привратник сам завел разговор. Дубин набрался смелости и спросил, как пройти на кладбище. Хотелось побродить там, продлить то состояние души, которое он здесь обрел.
После минутного раздумья:
— Вот ключ. Только закройся изнутри, никого не пускай — эти люди тут…
Дубин почувствовал гордость за то, что он русский, крайне редкое чувство за границей — чаще чувствуешь себя советским, у которых собственная гордость осталась где-то в истории. Но тут же он устыдился неуместности своего чувства — граница между гордостью и гордыней порой так зыбка…
— Позже здесь будет женщина, немка, отдашь ключ ей.
Поблагодарив привратника за разрешение, и пуще за доверие, он отправился к ограде. От ворот, хотя не ворот, а скорее калитки, широкая центральная аллея поднималась ступеньками вверх и расходилась ручейками узких дорожек вдоль могил. Сразу бросалась в глаза усыпальница графини Воронцовой-Дашковой с крупной пьеттой, писанной на золоте. Он свернул на одну из дорожек, не выбирая, и дойдя до края, обошел погост по периметру. Кладбище оказалось невелико. За последней могилой вдоль ограды росли клены и под ними скрывались одинокие каменные кресты без имен и дат, как бы забытые, но именно их вид дал ощущение какой-то окончательной гармонии. Земли и космоса, жизни и смерти, духа и плоти. Необъяснимое чувство. Необъяснимое. Забытое. Но, уже бывшее. Однажды в детстве; и тогда, лет шесть назад, октябрьским вечером. Да, кажется, было и тогда. Внезапно, необъяснимо появившееся из чёрного афганского неба, из Млечного Пути, пролегавшего по небу дорогой, чувство, давшее на мгновение непостижимое знание, и ушедшее…
Тогда оно оставило надежду. А что сейчас? Может это напоминание? Может, стоит уходящие воспоминания всё-таки попробовать вылить на бумагу, как хотел уже, но не взялся. Не особо много их уже и осталось, воспоминаний этих, так куски, обрывки, эпизоды…
Голоса за воротами заставили очнуться. Пора. Пора возвращаться. Минуло более двух часов и уже смеркалось. Какие-то немцы дёргали за ручку калитки, пытаясь войти на кладбище. Он поспешил к ним предупредить, что входить посторонним нельзя, но они пропали и сами. Побродив еще немного, Дубин закрыл замок снаружи, и вернулся к церкви, где отдал ключ женщине. Спускаться в город он решил по другой дороге, скорее лесной тропинке, которая вывела его к большому железному Кресту — памятнику солдатам, погибшим в Первую Мировую. Внизу открывался великолепный вид на Висбаден в лучах заходящего солнца.
На Кресте была какая-то надпись, в темноте, по-немецки не разобрать.