В институте Кюри Бурвилю прописывают пункции, анализы. Потом он возвращается в Ниццу. Эти три недели перерыва в съемках обошлись страховой компании в 180 миллионов франков.
В "Негреско" его помещают в номере 525 - скромной комнате с окнами во двор: две составленные односпальные кровати с покрывалом цвета морской волны, туалетный стол, трехстворчатый шкаф со стеклом. Двадцать лет он останавливается в этом отеле, и ему всегда стелили постель по-итальянски, то есть сдвигали два тюфяка и между ними клали доску. На этот раз по просьбе дирекции была положена вторая доска. Заметив это, Бурвиль рассмеялся и сказал горничной Розетте, маленькой брюнетке в голубом форменном платье с белым передником: "Кто вас просил класть вторую доску? Сейчас же уберите". Тем не менее с этого времени Бурвиль ежедневно посещает Сен-Франсуа (белый фасад, синие ставни, повсюду герань, украшенная мозаикой лестница между стенами красного цвета) - ультрасовременную клинику в конце дороги, обсаженной эвкалиптами. Его возят туда на казенной машине. На Бурвиле свободная спортивная куртка и фуражка; он напевает свои мелодии прежних дней, удобно рассевшись на голубых сиденьях старой малолитражки. После ада, который он познал в подземельях института Кюри, все еще веруя в выздоровление, он восстанавливает свой привычный мирок, простой и улыбчивый.
Но вскоре съемочной группе приходится перебраться в Париж, поближе к врачам. Однажды вечером, на киностудии в Булони, когда Бурвиль стоит в сторонке, к нему подходит скрипт-герл - толстая женщина с коротко остриженными седеющими волосами. "У моей сестры тоже болели спина и затылок", - говорит она. Бурвиль торопится узнать: "И что с ней сталось?" - "Она умерла". Побледнев, он отходит, не произнеся ни слова.
Очень скоро он возвратится к кошмару больничных подземелий. На этот раз в клинике в Нейи. Ее фасад зарос диким виноградом, но доктор В. снова принимает больного под землей в маленьком кабинете. Актер раздевается, ложится на тележку, которую толкают под контейнер. Это кобальтовая пушка. С первых же сеансов лечение дает заметные результаты - боли прекращаются. Больной обретает надежду. Доктор В. ставит новый диагноз. Возможно, у Бурвиля разновидность саркомы - болезнь, неизлечимая на данном этапе развития медицины. Он говорит: "Больному сообщают правду лишь тогда, когда он ее добивается. Я не скрывал от Бурвиля серьезности его состояния, но не вдавался в объяснения, которых он не требовал".
Июнь 1969 года. В стареньких брюках, обутый в сабо, без рубашки, загорелый, Бурвиль работает на огромной газонокосилке. У него вид человека, пышущего здоровьем. Таким застает его Жан-Пьер Моки перед домом в Мортенвиле -предметом его гордости, с лужайкой, где растут кусты роз и сосенки, а на склоне - фруктовые деревья.
Бурвиль снялся уже в пяти фильмах Жан-Пьера Моки. Как это ни странно, оба они - анархический режиссер и крестьянин из Нормандии - прекрасно ладят: все персонажи,
предложенные Моки, увлекали Бурвиля: святоша,
обворовывающий церковные кружки с пожертвованием ("Странный прихожанин"), полицейский, отказывающийся арестовать преступников ("Большой страх"), учитель, решивший упразднить телевидение ("Большая стирка"). Бурвиль любит изображать людей, не похожих на него ни внешне, ни по характеру. Моки приехал предложить актеру роль в своем новом фильме "Эталон". Бурвиль слезает с шоферского сиденья, и гость с хозяином направляются к дому. Моки, жестикулируя, рассказывает содержание картины. Речь идет о помешанном враче, задумавшем освободить молодежь от сексуальных ограничений, навязываемых обществом. Он предлагает создать тело-эталон, предназначенное для
удовлетворения отвергнутых жен, тоскующих по любви. "Этот фильм послужит оздоровлению общества", - говорит Моки.
Бурвиль с восторгом соглашается на предложение Моки и передает сценарий Триву, своему импресарио.
20 июня 1969 года. Моки навещает Трива. Он застает его в слезах - по словам врачей, дни Бурвиля сочтены. Страховые агенты проникают во все тайны, даже медицинские - такова их профессия, - и отказываются страховать "Эталон". Жан-Пьер Моки лично умоляет самого отзывчивого из них - Буржуа. Встреча состоялась в кабинете агента. Бурвиль в своем неизменном костюме в клетку и вязаном галстуке. Вокруг него суровые господа, которые не позволяют втирать себе очки. В конце концов Буржуа дает согласие страховать фильм, но только день за днем и с оговоркой, которая обойдется в миллион франков в сутки. Поэтому режиссер вынужден ангажировать людей, обещая им гонорар по числу рабочих дней. Он повидал их всех, одного за другим, как актеров, так и технический персонал съемочной группы, и объяснил положение дел. Франсис Бланш, Мишель Лонсдейл, Элизабет Браконье, Рафаэль Деляпарт - все согласны работать на таких условиях, хотя имеют и более выгодные предложения. Согласны из солидарности, чтобы Бурвиль не впал в отчаяние, желая доказать ему, что он еще способен работать, что он принадлежит еще к миру живых. Бурвиль ничего не знает об этих переговорах. Но он ежедневно звонит Моки:
- Вы уже добились страховки?
- Разумеется, - отвечает Моки. - Я уже приступил к диалогам. Стал бы я работать, не будучи уверен в результате? Отныне Бурвиль определяет свои шансы на жизнь по поведению страховых агентов.
Сентябрь 1969 года. Продуваемый ветром рабочий поселок Сервер. Жан-Пьер Моки выбрал его как место действия своего нового фильма. Это в 973 километрах от Парижа, далеко от медицинских светил и больниц. Бурвиль чувствует себя немного лучше, к нему вернулась былая беззаботность. Он занимает пятый номер гостиницы "Наблюдательная вышка". По утрам он в купальном халате выходит на пляж, с наслаждением погружается в сентябрьскую, уже прохладную воду и даже уплывает далеко от берега. Мишель Лонсдейл сопровождает его, опасаясь, как бы ему не стало плохо.
Часто Бурвиль рассказывает ему придуманные истории. Например: однажды Де Голль принимал актеров. Рядом с ним находится советник, напоминавший ему фильмы и роли приглашенных. Представляется Жак Тати, и советник шепчет президенту республики на ушко: "Мой дядя". И когда Тати протягивает руку, Де Голль приветствует его словами: "Рад приветствовать дядю моего советника".
11 сентября 1969 года. Утром горничная стучится в дверь пятого номера. Ответа нет. Она хочет открыть дверь без разрешения, но Бурвиль заперся на ключ. Ему звонят по телефону от портье. Никто не отвечает. Наконец директор отеля отпирает дверь отмычкой. Бурвиль лежит без сознания в постели на спине. Вызывают врача. Тот делает Бурвилю укол. Час спустя он на съемочной площадке. Никому не говорят о происшедшем. Он показывает свою старую фотографию актеру Рафаэлю Деляпарту: "Посмотрите, как я изменился. В тридцать лет я выглядел совершенно не таким, как сейчас. Как жизнь меняет человека! Как меняет его болезнь! Посмотрите на Саша Гитри... Надо поступать, как он. Никогда не останавливаться. Даже зная, что очень болен, надо работать до последнего, а потом исчезнуть..." Взгляд его устремился вдаль, словно он вдруг стал очень одиноким...
18 декабря 1969 года. Бурвиль и режиссер Жан-Пьер Мельвиль в темных американских очках сидят в небольшом просмотровом зале на улице Понтье. Его стены обтянуты бежевым полотном. Бурвиля немного волнует присутствие Мельвиля, о котором рассказывают легенды.
"Я покажу вам фильм под названием "Хладнокровно", -говорит режиссер. - Когда я дотронусь до вас рукой, вы увидите полицейского в исполнении Джона Форсайта. Я хочу, чтобы вы были именно таким".
Когда Форсайт появляется на экране, Бурвиль шепчет: "Но он красивый. А я нет. К тому же он хорошо одет". "И вы будете красивым, - отвечает Мельвиль, - и таким же элегантным, как он".