Сюзанна Грегори
«Чума на оба ваши дома»
Пролог
КЕМБРИДЖ, 1348
Человек в черной университетской мантии, затаив дыхание, ждал в густой тени деревьев на церковном дворе, чтобы ночная стража шерифа прошла мимо. Двое караульных остановились так близко, что он мог бы протянуть руку и дотронуться до них. Несколько минут они стояли, прислонившись к стене, которой был обнесен двор, и разглядывали пустую дорогу. Человек старался не дышать, пока у него не перехватило горло. Нельзя допустить, чтобы его обнаружили: слишком много поставлено на кон.
Наконец караул ушел, и человек несколько раз судорожно вздохнул. Он заставлял себя оставаться в спасительной тени, пока не удостоверился, что стражи удалились. Большущий кот прошествовал мимо его укрытия, окинул человека мимолетным взглядом настороженных желтых глаз, и тот вздрогнул от неожиданности. Кот на миг уселся посреди дороги, потом скрылся в темном проулке.
Человек подобрал полы просторного плаща, чтобы не споткнуться о них, и выскользнул из-за деревьев на дорогу. Было почти полнолуние, и вдоль главной улицы пролегла зловещая дорожка белого света. Человек внимательно поглядел в обе стороны, убедился, что никто его не видит, и крадучись зашагал по улице к дому.
Парадные ворота колледжа были заперты, но человек позаботился о том, чтобы задняя калитка, которой пользовались не часто, осталась открытой. С Хай-стрит он свернул на Сент-Майкл-лейн и почти уже добрался до места, когда замер в ужасе, обнаружив, что в переулке он не один: на него двигался другой человек, также нарушивший устав колледжа, предписывавший проводить ночь в его стенах. С гулко бухающим сердцем он юркнул в заросли высокой крапивы и бурьяна на обочине, надеясь, что бесшумные движения и темный плащ помогут ему скрыться. Шаги раздавались ближе и ближе. Кровь грохотала в ушах. Он ощутил, что его бьет неукротимая дрожь. Шаги почти поравнялись с ним. Вот сейчас его обнаружат и вытащат из убежища!
Он едва не вскрикнул от облегчения, когда еще один нарушитель устава прошел мимо и шаги его стихли — коллега свернул на Хай-стрит. Какое-то время человек стоял, дрожа и не замечая, что крапива жалит голые руки, потом бросился к входу. Очутившись внутри, он запер калитку трясущимися руками и двинулся к кухне. Ослабев от чувства облегчения, человек опустился рядом с теплящимся очагом и сидел, пока не унялась дрожь. Прежде чем собраться с духом и вернуться к себе в комнату, чтобы погрузиться в сон, он спросил себя, сколько еще подобных вылазок успеет совершить, пока его не заметят.
Несколько часов спустя мельник епископской мельницы выбрался из постели, натянул башмаки и пошел работать. Черное небо на востоке уже начинало серебриться, и мельник поежился от предутреннего холодка. Он отпер входную дверь и отправился задать корма разжиревшему пони, на котором возили в город муку.
Неподалеку мерно поскрипывало и плескало водяное колесо, которое приводилось в движение быстрым потоком в канале, отведенном от реки. Мельник так свыкся с этим шумом, что совершенно его не замечал, разве только если что-то было не так. А сегодня утром что-то определенно было не так. К ритму примешивался посторонний звук.
Мельник досадливо крякнул. Не далее как на прошлой неделе ему пришлось звать на помощь соседей, чтобы вытащить застрявший в колесе сук, и мельнику очень не хотелось злоупотреблять соседской добротой. Он подбросил в кормушку пони овса, вытер руки о рубаху и отправился глянуть, в чем дело. Подходя ближе, он хмурился со все большим недоумением. Судя по звуку, застряла не ветка, а что-то более намокшее и менее неподатливое. Он завернул за угол и подошел к громадному колесу, со скрипом и грохотом вращавшемуся под напором ревущей воды.
Когда он увидел, что застряло в колесе, ноги у него подкосились, и он рухнул на траву, не в силах отвести взгляд. Между лопастями болталось тело человека, черные одеяния влажно вспухали вокруг трупа, когда колесо раз за разом затягивало его под воду. Колесо вздымало мертвеца, и одна его рука взлетала вверх в жуткой пародии на приветственный взмах и не опускалась до тех пор, пока тело вновь не погружалось в воду ногами вперед на следующем кругу. Утопленник трижды отсалютовал потрясенному мельнику, прежде чем тот нашел в себе силы подняться на ноги и бежать в город, призывая на помощь.
I
Лишь глухой цокот конских копыт да негромкий стук дождя о деревянную крышку гроба нарушали рассветную тишину. Облаченные в черные одеяния ученые гуськом тянулись по Хай-стрит за похоронными дрогами к городским воротам — за ними лежали поля, где телу их мастера,[1] сэра Джона Бабингтона, предстояло обрести свой последний приют. Мэттью Бартоломью услышал, как позади раздался приглушенный смех кого-то из студентов. Он обернулся и недовольно посмотрел в ту сторону, откуда донесся оскорбительный звук. «Нервы сдают, без сомнения», — подумал он. Ведь не каждый день колледж хоронит мастера, который покончил с собой столь экстравагантным способом.
Заспанные стражники, открывшие погребальной процессии ворота, сгрудились у двери караулки, чтобы поглазеть. Один украдкой подтолкнул соседа, и оба осклабились. Бартоломью двинулся было к ним, но почувствовал на своем плече сдерживающую руку брата Майкла. Майкл прав: негоже затевать на похоронах сэра Джона свару. Бартоломью овладел собой. Сэр Джон был одним из немногих людей в университете, кого горожане любили, но они же немедленно отвернулись от него, едва только стали известны обстоятельства его кончины. Умри сэр Джон своей смертью, его похоронили бы на маленьком кладбище при церкви Святого Михаила со всеми почестями. Вместо этого церковные законы предписывали хоронить его как самоубийцу на неосвященной земле и без какой бы то ни было религиозной церемонии. Потому в первых серых проблесках дня коллеги и студенты провожали сэра Джона в последний путь, к месту его упокоения на заболоченном лугу за церковью Святого Петра за Трампингтонскими воротами.
Лошадь, тянувшая дроги, на которых стоял гроб, поскользнулась в грязи, и повозка опасно накренилась. Бартоломью бросился поддержать ее и с удивлением увидел, что Томас Уилсон, наиболее вероятный преемник сэра Джона, сделал то же самое. Глаза двоих на миг встретились, и Уилсон удостоил Бартоломью одной из своих ханжеских улыбочек. Бартоломью отвел глаза. Ограниченный и самодовольный Уилсон и Джон Бабингтон на дух не переносили друг друга, и Бартоломью невыносимо было видеть, как Уилсон распоряжается на скромных похоронах мастера. Он сделал глубокий вдох и попытался не думать о том, насколько сильно ему будет недоставать мягкого юмора и разумного правления сэра Джона.
Уилсон повелительно взмахнул пухлой белой рукой, и Кинрик ап Хьювид, слуга Бартоломью, поспешил помочь конюху свести лошадь с дороги и провести по ухабам к месту последнего пристанища сэра Джона. Дроги покачнулись, наклонились, и гроб, подскочив, приземлился с глухим стуком. Уилсон сердито схватил Кинрика за плечо и выбранил его за нерадивость громким пронзительным шепотом.
Бартоломью не выдержал. Сделав знак другим профессорам, он сдвинул гроб с телом сэра Джона с дрог, и они вместе подняли его на плечи. Началось долгое шествие по полю к тому месту, где в кольце толстых дубов уже была вырыта могила. Бартоломью выбрал это место, потому что знал — в летнюю пору сэр Джон любил читать в сени этих деревьев. Но он начал сомневаться в правильности выбора, когда тяжелый гроб стал врезаться ему в плечо и у него заныли руки. Несколько минут спустя он почувствовал, как его отстранили, и благодарно улыбнулся студентам, подошедшим сменить его.
Уилсон прошествовал вперед и остановился на краю могилы со склоненной головой и по-монашески сложенными руками. Студенты поставили свою ношу на землю и вопросительно посмотрели на Бартоломью. Тот приготовил веревки, и гроб опустили в яму. Бартоломью кивнул. Кинрик и другие помощники принялись зарывать могилу, а он, бросив последний взгляд, развернулся и двинулся к дому.