— Наддай, Никита Демидыч! — заволновался де Геннин. — По всему видать, баталия была и наши верх взяли…
На заводском дворе перед Акинфием стояли оборванные, изможденные мужики.
— С Алапаевского завода бегли. От воеводы Кузовлева, — пояснил Акинфию приказчик Крот.
— Прими к себе, хозяин! Вконец измучил изверг проклятый, — загудели сразу несколько голосов.
— Сам жрет и пьет в три горла, а мы животы подводим!
— И в деле у пего никакого радения. Захирел заводишко-то.
— А вы думаете, Акинфий Никитич тута вам пироги да бражку приготовил? — ехидно улыбнулся Крот.
— У вас работа дельная и хлеба вдосталь. А пирогами мы пе набалованы.
Акинфий обернулся к стоящему позади Пантелею, весело подмигнул и тишком показал из кармана золотую фигурку, что постоянно таскал с собой.
— А ты… Зачем, мол, берешь… Вишь, как обернулось?
— Это еще не обернулось, — вздохнул Пантелей.
— Стало быть, захирел Алапаевский казенный-то? — уже не обращая внимания на Пантелея, не без удовольствия спросил Акинфий.
— Когда без сердца работу делают, она хуже каторги!
Загружали домну. На тачках катили руду, уголь, сбрасывали в ненасытное жерло печи. Гремели колеса, шаркали десятки ног. Акинфий ухватил одну тачку, покатил по доскам — тяжело: на лице выступил пот, дыхание стало надсадным.
…Потом Акинфия видели на плотине. Он обсуждал с мастерами-плотинщиками, как поднять гребень. Сидели кружком, что-то чертили прутьями по земле.
…Потом он осматривал новые пушки на стрельбище.
…До темноты работал он в кузне. От грохота закладывало уши, от жара печей и горнов сохло во рту, пот сыпал градом. На подвесках накатывали чугунные чушки — будущие пушки и мортиры.
…Поздним вечером, весь в копоти и саже, он притащился домой.
— Обедать-то, батюшка… К столу пожалуй, — прошамкала беззубым ртом старуха Самсоновна, что прислуживала ему.
— Не, спать хочу, — едва шевельнул потрескавшимися губами Акинфий. — Спа-а-а-ть…
Петр и Никита Демидов ехали в двуколке.
— Гляди, — пояснял царь, — тут прешпект будет. Так и назовем — Невский! А вот там адмиралтейство флота Российского!
— Коровы ишшо нету, а подойник уже сделали, — усмехнулся Никита.
— Адмиралтейство флота Российского! — чуть не с угрозой повторил Петр. — А вот на островке — крепость. Именами апостольскими освятим: Петра и Павла.
Никита глазел вокруг и повсюду видел одно и то же: унылую, болотистую равнину. поросшую чахлым кустарником, ольшанником и северным корявым березняком. На горизонте маячили еловые леса.
— Эх, государь, назвать-то как хочешь можно. Чтоб тут город построить? О-ох, многовато силушки надобно!
— Не веришь, стало быть? — зло спросил Петр.
— Сомнительство шибко берет.
— А у тебя на Урале что было?
— Леса да горы…
— А теперь?
— Знамо дело — завод. Старшин мой, Акинфий, старается, — не без гордости ответил Никита.
— О его стараниях слух и до сих брегов диких дошел. — Петр недобро взглянул на Никиту. — Как он казенные заводы душит своекорыстно… Так? — Он крепко ухватил Никиту за локоть.
— Молва-то все врет, государь.
— Врет ли? — грозно спросил Петр. — Беглых с казенных заводов принимаете? Отвечай!
— Дак куда ж девать, топить, что ли? — морщась от едва терпимой боли в локте, проговорил Никита. — Я, государь, ежли что… то токмо на пользу делу твоему великому. Фузеи вон привез. Де Геннин говорит, лучше шведских.
— Коли бы они хуже были, — раздельно молвил Петр, страшно глядя в глаза Никите, — то твоей башкой, друг Демидыч, сейчас бы псы забавлялись.
— Твоя воля, государь. Я верный холоп твой.
Некоторое время они ехали молча. Петр часто дышал разинутым ртом, мял ладонью левую грудь. Вдруг выхватил из-за пояса пистолет. Никита побледнел.
— Признаешь?
Никита медленно, настороженно повернулся, узнал Акишкин «кухенрейтер».
— Наша работа, — ухмыльнулся в бороду, отирая обильный пот со лба.
— Бери! Дарю! Я из него нынче троих шведов уложил.
— Спасибо, государь, — с чувством сказал Никита, спрыгнул с повозки, взял коня под уздцы — дорога сузилась, мешали кусты.
— Донос на тебя я велел похерить, — продолжал Петр. — Коли к тебе бегут, стало быть, у тебя лучше. По казенные заводы зорить не токмо не смей, но помогай им непрестанно.
— Пуще воеводы их никто не зорит. Потому — вор воевода-то.
— Эх, Никита, — вздохнул Петр, — нешто я не знаю, что у меня, почитай, все воеводы воры. И казнил я, и менял — другие еще пуще тащат.