Вайнеры Братья
Двое среди людей
Вайнер Аркадий Александрович, Вайнер Георгий Александрович
Двое среди людей
Повесть, основанная на фактах и документах
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Злодеяние *
Владимир Лакс
-- Сейчас налево,-- сказал на Андроньевской Альбинас.
-- Да ты что, друг! Здесь же "кирпич" -- проезд закрыт, -- рассыпал целую пригоршню картавых горошин таксист. -- Объедем через следующий квартал.
Я как-то судорожно вздохнул и оглянулся. Сзади, в сумраке кабины, размазалось светлым пятном бледное лицо Альбинаса. Его русые волосы казались мне сейчас совсем черными, и длинная прядь на лбу повисла над глазом, как повязка у слепых.
Альбинас положил подбородок на спинку переднего сиденья и сказал:
-- Тогда давай направо...
Я взглянул на щиток, часы показывали сорок три минуты первого.
"Волга" фыркнула на повороте и въехала в Рабочую улицу. Проезжую часть загораживал строительный тамбур.
-- А, черт побери! -- заругался таксист. -- Снова перегородили...
Он часто ругался, но оттого, что очень смешно картавил, раскатывая во рту букву "р", будто этот один большой звук дробился о зубы на добрую дюжину маленьких круглых звучков, руготня его получалась несерьезной и совсем не злой. Он притормозил машину:
-- Посидите, ребятки, минуту, я взгляну, можно ли проехать. А то здесь на мусоре баллон в два счета проколешь.
-- Может, мы здесь выйдем? -- сказал Альбинас, прижимая мне локтем руку. -- Ведь рядом... Я отодвинул руку и отвернулся:
-- Нет, поедем дальше. Устал я. В крайнем случае объедем.
-- Как хотите,-- пожал плечами таксист. -- Я тогда выйду посмотрю.
-- Давай, -- кивнул я.
Таксист оставил фары зажженными, и тихая зеленая улица просвечивалась белым мертвенным светом далеко, почти до конца. И фигура таксиста казалась от теней громадной, расплывчатой, очень сильной.
-- Ты что, сдрейфил? -- хрипло выдохнул Альбинас. -- Ты его куда везешь?
-- К дому, -- резко обернулся я.-- Ты дурак. Смотри, людей еще полно на улице.
Не было на улице никаких людей. Я почувствовал, как у меня остро заболел живот, защемило, заныло под ложечкой.
-- Не, Володька. Испугался ты, -- покачал головой Альбинас.
На скулах у меня набухли тяжелые соленые желваки, и все время набегала слюна, и сколько я ни сплевывал, она заполняла рот густой противной пеной.
-- Я? Ладно, посмотрим сейчас. Только ты не лезь, я сам с ним толковать буду. Чтоб все культурненько.-- Я достал из кармана нож и переложил в рукав пиджака. -- Приставь ему перо к лопатке и сиди молча.
Шофер уже шел назад, и по асфальту тащилась за ним огромная и неуклюжая тень. Тогда у меня и мелькнула мысль, даже не мысль, а скорее ощущение, похожее на предчувствие, что, когда я наставлю нож на таксиста, он вырастет до размеров своей тени и просто задушит, раздавит, раздробит меня. Но шофер уже выходил из освещенной полосы дороги, и тень становилась все меньше, пока не исчезла совсем, и я позабыл об этом предчувствии. Потому что я очень испугался: таксист посмотрит мне в лицо и поймет все. Все, что мы задумали. И я больше не хотел делать то, что мы задумали. Я очень боялся этого таксиста, хотя он был такого же роста, как я, и гораздо меньше Альбинки. И худощавый. Но дело было совсем не в этом. Он был веселый, беззаботный, хороший парень, и мы за эти полтора часа с ним от души наговорились. И я боялся, что когда наставлю на него нож, то он даже не поймет, чего я хочу, а только засмеется и скажет: "Ты чего, дурачок?" -- и снова начнет раскатывать во рту картавые горошинки. А мне, наверное, надо будет орать на него и требовать, чтобы он отдал деньги, или сказать тихим звенящим голосом: "Сейчас убью", -- и его наверняка снова рассмешит моя шепелявость, и все это получится глупо, трусливо, нелепо. Я уже был уверен, что не смогу его испугать и тогда -- конец всему.
Было бы здорово, если бы Альбинка заговорил с ним сейчас. О чем-нибудь, о чем угодно, только бы таксист не говорил сейчас со мной, потому что в этот момент я мог закричать, ударить его по голове, в лицо, чтобы не видеть его светлых, веселых, добродушно моргающих глаз. Если бы можно было сейчас убежать!
Но Альбинка сидел тихо, будто умер. Урчал ласково мотор, и счетчик еле слышно бормотал: тики-тики-тики-так, потом цокнул, и в окошечке выскочила следующая цифра -- пять рублей шестьдесят три копейки.
Таксист рывком открыл дверь и сказал:
-- Порядок, ребята. Проедем. Закатим один колесик на тротуар и проедем...
И снова рассыпал много-много маленьких мягких "р-р-р". Он въезжал правыми колесами на тротуар очень осторожно, видимо, боялся побить новую резину, и я делал вид, что мне страшно интересно, аккуратно он въедет на тротуар или нет, хотя мне было наплевать на его колеса, и покрышки, и всю эту проклятую машину, и я только хотел, чтобы он со мною не разговаривал и не рассыпал своих горошинок. Потому что, уж не знаю почему, он разбивал этими картавыми горошинками стену ненависти, которой, я хотел окружить его, чтобы появилась у меня, как перед дракой, лихая озорная злость, когда все просто и все можно. Но злость не приходила, а был лишь тоскливый щемящий страх, от которого где-то под сердцем повисла тошнотная мерзкая пустота. И страх этот был вовсе не перед милицией или судом,-- об этом я тогда вообще не думал. Было очень страшно напасть на человека...
Машина спрыгнула с тротуара и покатилась по улице, набирая скорость, и деревья по сторонам тоже запрыгали, замелькали и не казались мне больше неподвижно-спящими, и я тогда точно знал, что деревья -- это существа одушевленные. Кое-где в незрячих коробках домов светились воспаленные абажурами окна. Но люди на улице уже совсем не встречались. Только на углу стояли двое парней с маленьким приемником в руках. Таксист притормозил, спросил, высунувшись из окна:
-- Ребята, мы тут на Трудовую проедем?
И снова, снова эти рокочущие горошинки. Один из парней, крутивший ручку транзистора, сошел с тротуара и сказал:
-- Налево, потом направо и снова налево.
Из приемника доносился бесстрастный голос диктора - "Корреспондент ТАСС Евгений Кобелев передает из Ханоя: сотни обожженных напалмом вьетнамцев..." Порыв ветра подхватил и унес конец фразы. Первая скорость, налево, вторая скорость, прогазовка, третья, тормоз, вторая скорость, направо, разгон, прогазовка, третья, притормаживает-- здесь мокрый асфальт, заверещала пружина сцепления, вторая, налево, нейтраль. И счетчик все время: тики-тики-тики-так. Цок -- пять рублей семьдесят три копейки. Такси подтормаживает у тротуа-"ра. Никого нет, и только ветер ударил по деревьям -- заметались, зашумели, задергались. Шофер устало провел рукой по пушистым светлым волосам.