— Не помню, не помню… Ребята, я понимаю, это очень странно, но поверьте, пожалуйста: я правда не помню!
— Сколько ты выпила? — сочувственно спросил Андрей.
— Два коктейля, не больше!
Ничего другого от нее добиться не удалось. Мужчины провели в кафе еще час, успокаивая, а потом снова расспрашивая Лену. Картина складывалась непонятная: девушка вполне внятно описывала времяпровождение в клубе, вспоминала мельчайшие подробности, но как только речь заходила об Алисе, вдруг замирала, сбивалась и впадала в прострацию. Так ничего и не узнав, Сергей с напарником вынуждены были с нею распрощаться.
— Ничего не понимаю, — угрюмо проговорил Андрей уже в машине, — запугал ее кто-то, что ли?
— Непохоже. Согласись, если бы она что-то скрывала, придумала бы версию поубедительней.
— Наркота?
— Ты ее видел? — хмыкнул Сергей. — Девчонка пышет здоровьем.
— Ну, может, попробовала впервые. Экстази, допустим. В сочетании со спиртным эффект убойный.
— Тогда бы ее просто вырубило до утра, она бы не вспомнила даже, как блевала на собственные пятки, изогнувшись в лихом пируэте! А она подробно описывает, как рассталась с Ириной, и что в подъезде на ее этаже кто-то выкрутил лампочку.
Сергей вел машину, отвечал напарнику, но делал все это машинально, занятый мыслями об Алисе. За три года службы в милиции он наслушался баек об особой интуиции оперативников, но не особо верил в эти россказни, считая, что чутье на самом деле — не что иное, как опыт, помноженный на аналитические способности. А тут не требовался ни опыт, ни интуиция, чтобы понять: случилось что-то очень паршивое.
"Субарик" выехал из центра, без приключений преодолел Спортивную, и покатился к бухте Тихой. Здесь, на сопке, между типовыми серыми девятиэтажками гулял холодный пронизывающий ветер, перекатывая унылые клубы тумана.
Ирина была в отпуске, поэтому назначила встречу у себя дома. Сергей очень надеялся на беседу с нею. Но надежды не оправдались: разговор, состоявшийся в маленькой уютной квартирке, почти в точности повторил диалог в кафе. С той только разницей, что теперь запиналась и плакала хорошенькая хрупкая брюнетка.
— Не понимаю, — говорил на обратном пути Андрей, — они обе словно зомбированы. Если не наркотики, то что? Гипноз?
— Возможно, — мрачно ответил Сергей.
— А ты в него веришь?
— Верю — не верю… Гипноз, НЛП, секта… у меня пока нет более убедительных версий. С девчонками кто-то поработал, это точно.
— Думаешь, Алису похитили?
— Возможно…
Вернувшись на работу, Сергей коротко отчитался перед начальником и отыскал в телефонной базе номер "Колизея". Трубку никто не взял — понедельник, в клубе наверняка выходной. Он снова позвонил Алисе: безрезультатно. "Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети", — вещал механический голос. Сергей откинулся в мягком крутящемся кресле, с минуту бездумно смотрел в белые пористые плиты подвесного потолка. Потом выдохнул, решительно нажал клавишу "4" на своей трубке. Пора.
С Вовкой Пермяковым они дружили с самого детства. Выросли в одном дворе, пошли в одну школу, сидели за одной партой. Потом вместе поступили в Высшую школу милиции, вместе начинали службу в Пушкинском РОВД. Только через три года Сергей ушел в банк, а Вовка так и остался. Сколько Сергей ни звал друга на новую работу, тот неизменно отвечал: "Да ладно, потом как-нибудь", — и продолжал тянуть оперативную лямку. И хоть при встрече Вовка любил жаловаться на то, что зарплата маленькая, премии зажимают, а вокруг — сплошная коррупция с показухой, бросать "весь этот бордель", как он называл место службы, не торопился. То ли любил свою работу, то ли работа его любила. Везде, где бы Пермяков ни появлялся, он заводил друзей. Такой у него был талант. Он умудрялся находить общий язык с девушками, таксистами, зрелыми дамами, злоехидными бабульками на лавочках и матерыми уголовниками — незаменимое качество для опера. Длинный, тощий, сутуловатый и нескладный на вид, Вовка обладал удивительными гибкостью и артистизмом, а его по-обезьяньи подвижное лицо, чем-то напоминавшее портреты Пушкина, в зависимости от желания хозяина могло выражать то искренне сочувствие, то непримиримую ярость, то мировую скорбь. Еще со школы к нему намертво приклеилось прозвище "Факофф". У Вовки не было никаких способностей к языкам, и английский он еле-еле тянул на троечку, но ругательство, почерпнутое из американских боевиков, он, к месту и не к месту, выговаривал красиво и с шиком, поражая воображение слушателей истинно суперменским произношением. Вот такой вроде бы несерьезный парень. Но в нужные моменты все клоунские замашки слезали с Вовки, словно шелуха, обнажая острый ум и железную хватку.