Выбрать главу

Эхо Москвы. Непридуманная история (сборник)

Составитель Леся Рябцева

«И нам остается пройти

еще три четверти пути».

© Эхо Москвы

© Леся Рябцева, составление и сборка

© ООО «Издательство АСТ»

Алексей Венедиктов и Леся Рябцева

Серебряная ложечка

Л. РЯБЦЕВА: Мой первый вопрос. Думали ли вы, что «Эхо» доживет до 25?

А. ВЕНЕДИКТОВ: Честно говоря, не ставил никакие горизонты вообще. До 24, до 25, до 26 – это история непонятная. Это просто часть потока, в котором ты плывешь. Это часть реки, в которой ты плывешь. Думал ли я, где будет водопад и обрыв? Не знаю. Может быть, он за тем поворотом, а может быть, еще лет 25 будем плыть.

Л. РЯБЦЕВА: Еще три четверти пути.

А. ВЕНЕДИКТОВ: Еще три четверти пути. Я действительно не думаю. Знаешь, это было в 2003 году, когда я понимал, что с нулевого по третий мы висели, и я все время оборачивался, все время думал, что мы не так сделаем, чтобы нас не закрыли. А потом я перестал об этом думать, потому что понял, что нас могут закрыть в любой момент по не зависящим от нас причинам. Поэтому нельзя оборачиваться, нельзя про это думать вообще. Это создает тяжелую самоцензуру. Я знаю, у ребят это есть и бывало.

Л. РЯБЦЕВА: У ребят – у кого?

А. ВЕНЕДИКТОВ: У наших ребят, которые сами делают материалы. Я же не сижу над каждым материалом. Есть эта самоцензура: а вдруг нас закроют? Я перестал бояться с 2003 года, все. Когда закрыли Ходорковского, я понял: слушай, если вот этого толстого миллиардера, самого богатого закрыли, закрыть «Эхо» – это вообще не вопрос, одним мизинцем. Поэтому я не думал ни про 25, ни про 24, ни про 20. Прожили день – и ладно.

Л. РЯБЦЕВА: Вы часто говорите о том, что «закрыть на самом деле нас должны были вчера» или «мы уже живем во время, которое нам не отведено».

А. ВЕНЕДИКТОВ: Лет 15 мы живем, я думаю, что с приходом Путина, потому что Владимир Владимирович всегда относился к прессе и к нам, как к инструменту. Если инструмент не понравится его выкидывают или его ломают. Он не относился и не относится к прессе, как к институту, который надо хранить, лелеять, растить, поливать и так далее. Это его искреннее честное отношение, он мне его продекларировал в 2000 году, молодым президентом. Мы сидели вдвоем, и он мне это сказал. И я вдруг понял тогда… Тогда что инструмент? У тебя инструмент – ручка. Она плохо стала писать – выкинул и купил новую.

Л. РЯБЦЕВА: Какую тогда функцию сейчас «Эхо» исполняет как инструмент?

А. ВЕНЕДИКТОВ: Для него?

Л. РЯБЦЕВА: Для него, например.

А. ВЕНЕДИКТОВ: Я не знаю, но я могу представить себе, я представляю. Во-первых, мы – конечно же, клапан для выпуска пара, безусловно.

Л. РЯБЦЕВА: Чьего пара?

А. ВЕНЕДИКТОВ: Оппозиционного пара. Площадка для того, чтобы он мог сказать: «Ну как? Вот свобода слова. В моей стране есть свобода слова».

Л. РЯБЦЕВА: Он это говорит как бы на внешний контур?

А. ВЕНЕДИКТОВ: Он это говорит на внешний контур, безусловно. И я просто знаю, что он это говорит или говорил.

Вторая история заключается в том, что мы для него, безусловно, альтернативный источник информации. Наше мнение, мнение наших гостей и наши неожиданные новости ему докладывают. То есть мы создаем дополнительный поток. То есть мы – полезный инструмент для принятия решений, маленький, слегка корректирующий. Мы не какая-нибудь бензопила. Мы – какая-то отверточка – маленький, но тем не менее инструмент. Мы входим в его чемоданчик на сегодняшний день.

И, конечно, то, что есть у нас личные отношения. Я думаю, что это все меньше и меньше, но тем не менее я думаю, что…

Л. РЯБЦЕВА: Защищает?

А. ВЕНЕДИКТОВ: Понимает, что не веду войну. Понимает, что я против него не веду войну на гранты Госдепа, Моссада, Аль-Каиды, украинской СБУ, я уж не знаю. Я так думаю, это моя конструкция. На самом деле кто же знает, что у человека в голове?

Л. РЯБЦЕВА: Есть еще два интересных момента – внутренний и внешний, но примерно один и тот же. Когда вы стоите, стоит «Эхо Москвы», и вы видите, как отваливаются вокруг СМИ, коллеги: Миронюк, «РИА Новости», «Дождь», «Лента» – неважно. Вот это все меняется, у них проблемы. Это внешняя история. Мне интересно, как вы на это смотрите. А есть внутренняя история, когда внутри отваливаются коллеги: Тихон Дзядко, у Саши Плющева были истерики, кто-то уходил, приходил.

А. ВЕНЕДИКТОВ: Это постоянно, это всегда. Очень болезненно. На самом деле для меня это все очень болезненно. Потому что, когда на внешнем контуре отваливаются коллеги, ты понимаешь, что ты все больше и больше о́дин (или оди́н), ты становишься на переднем крае. Налево посмотрел, направо посмотрел – дует со всех сторон, уже никто не прикрывает бок. И это плохо. То есть ты не системный, ты маргинальный. И это болезненная история, кроме того, что жалко коллег профессионально.

Что касается «внутри», то здесь у меня другое ощущение. Я себя веду так, как я считаю правильным. Вот я знаю, что все, что я делаю… Я делаю то, что я считаю делать правильным в этот момент. Я очень уверен, я очень самоуверен. И поэтому когда коллеги внутри не понимают, а я не могу им объяснить, я всегда говорю одно и то же: «Или принимайте, или дверь там». Ну что я могу сделать? «Или мне верьте, что я делаю правильно, или дверь там, или ищите другое место». Это очень болезненно всегда, чрезвычайно. Уход Тихона чрезвычайно болезнен, на мой взгляд, связан с недоразумением и с ошибочным решением Тихона, но это его выбор. Еще люди уходили. Люди на ВГТРК ушли в последний год, и тоже болезненно. Вот болезненно. Ну что делать?

Л. РЯБЦЕВА: История Димы Борисова показывает наоборот, что можно работать на Первом канале и при этом не хотеть уходить с «Эха». А бывают истории…

А. ВЕНЕДИКТОВ: Нет ограничений. Леся, у меня нет ограничений. Мне все равно, где люди… Есть люди, которых я бы не стал звать, потому что понимаю, что они не искренние и не честны. Мне очень важно, чтобы человек, какой бы он точки зрения ни был, чтобы он был уверен в том, что он делает правильно – то есть был, как я, в этом смысле. Вот я считаю, что он ошибается, что он делает неправильно, но я знаю, что он так считает.

Л. РЯБЦЕВА: То есть он искренний.

А. ВЕНЕДИКТОВ: Да. Вот как ты.

Л. РЯБЦЕВА: Ну, это само собой, это понятно.

А. ВЕНЕДИКТОВ: Когда ты поступаешь неправильно, тем не менее я с этим мирюсь, потому что ты так считаешь. Так и любой. У меня одинаковое отношение ко всем. С вами очень тяжело, очень трудно, но для меня главное – это то, что человек делает и говорит то, во что верит, а не играет здесь со слушателями.

Л. РЯБЦЕВА: Понятно, было бы проще, если бы мы были простыми. Но, мне кажется, на «Эхе» не могут работать простые.

А. ВЕНЕДИКТОВ: А я не люблю простых. Ну как работать с простыми?

Л. РЯБЦЕВА: Вот о том и разговор. Вы бы и не смогли с такими работать. «Эхо» бы и не построилось, если бы мы все были такие простые.

А. ВЕНЕДИКТОВ: Неинтересно. В оловянных солдатиков играть, поверь, мне неинтересно. Может быть, я уже прошел то время, когда хотел, чтобы все мне подчинялись и делали: «налево» – налево; «направо» – направо; «кругом, шагом марш». Мне просто неинтересно. С такими людьми мне неинтересно.

Л. РЯБЦЕВА: Тогда случается разлом (по крайней мере, у меня) в том, что вы говорите. С одной стороны, вы хотите, чтобы все слушали вас и верили вам, потому что вы единственный главный редактор, и у редакции не может быть нескольких мнений, потому что все-таки один главный. А с другой стороны, у всех должно быть свое мнение, и они должны быть искренними. Что, это тогда должно быть ваше мнение и их мнение, бьющее в один клин, пусть и по-разному? Или что?

А. ВЕНЕДИКТОВ: Нет, конечно. Попытаюсь объяснить. Я же не принимаю решения по каждому эфиру – ни по форме, ни по контенту, ни по интонации. Я человек-рамка. Вы – картина, я – рамка. Вот за рамки нельзя. Вот рамки такие. Я в этом смысле столяр, а не художник. Художники – вы. Каждый своей краской малюет, каляки-маляки пишет, а я делаю рамки. Вот за этими рамками, с моей точки зрения, нет профессии, там другие профессии. И моя точка зрения: когда человек вылетает за эту рамку, мне нужно взять его за руку, кисточку вернуть внутрь, и пусть каляки-маляки делает. А там уже все равно, кто – Кандинский или импрессионист. Совершенно все равно. Каждый рисует свое, но внутри этой профессиональной рамки. Никакого противоречия нет.