— Видишь ли, как тебе объяснить, мне были должны и вот сегодня вернули.
— Ведь врешь. По глазам вижу, что врешь. Неужели и в самом деле цветы тебе принесла эта пигалица?
— А я тебе об этом сразу сказал, да только ты не поверила.
— Кошмар, дожили. Бабы мужикам цветы дарят.
— Да, Людмила, сложная нынче жизнь началась.
В гостях у Милкиной подруги, куда мы явились с целой вязанкой пресловутых гладиолусов, мне совсем не понравилось. Ее мужем оказался необыкновенно чванливый и толстый человек, торгующий не то бананами, не то бататами. Он почему-то гордо и навязчиво называл себя новым русским, при этом с трудом владея великим языком. Ему под стать собралась и остальная публика мужского пола. Круг их интересов был достаточно широк, но немного однообразен. Он варьировался от курса доллара до того, кто завалил Коляна и за что замочили Толяна. С сожалением должен был признать, что бабы, присутствующие на этом светском рауте, были гораздо умней, и если бы не всевидящее око супруги, то с миленькой брюнеткой, хозяйкой и именинницей, было о чем подискутировать. Увы, по понятной причине и этой радости я был лишен.
Единственное, что немного согрело мою душу, так это роскошный стол. Видимо, в отличие от хозяев, повар был настоящий. Поскольку курс доллара меня не интересовал по причине отсутствия в кошельке чванливой валюты, то все чувства и усилия я отдал еде и выпивке.
После обильного ужина, как и положено в лучших домах Лондона, джентльмены уселись за карточный стол. Туда же устремился и я, естественно не собираясь встревать в их долларовые карточные драчки. Подошел просто из любопытства и любви к искусству посмотреть, как проматываются целые состояния. Но и тут я был разочарован. Уставшие от дневного напряжения бизнесменовские мозги вскоре перестали им служить, и игра угасла.
К одиннадцати часам, когда слоняться из угла в угол и пить стало уже невмоготу, я тайно, даже не предупредив супругу, покинул этот Корабль Дураков. До дома было всего ничего, и я решил проделать этот недолгий путь пешком.
Дневную кашу дороги сцементировал вечерний морозец, и потому идти по обледеневшим тротуарам стало затруднительно. Ко всему прочему, мне здорово мешала выпитая водка. Сколько раз я падал, прежде чем меня подобрала милиция, сказать не берусь, но последнее падение оказалось роковым. Три пацана с пушком на губах и дубинками наперевес прекратили мое неуверенное передвижение. Словно куль с дерьмом, они подняли меня за шиворот и, прислонив к шершавой стене дома, подперли с боков дубинками.
— Отпустите, идиоты, — праведно возмутился я. — Что вы делаете?
— Пока ничего, — мерзко ответил носатый сопляк и пнул по голени. — А это тебе за идиотов, козел вонючий.
— Недоносок безмозглый! Завтра ты у меня попляшешь, — взвизгнув от боли, пообещал я. — Завтра из твоего фейса я сделаю одну сплошную менструацию.
— Ты глянь на него, Санек, — удивленно обрадовался желторотый страж порядка, — то, что ты мне обещаешь завтра, получишь сейчас. Я устрою тебе месячные на год вперед.
Кулак у него оказался на редкость крепкий, и уже после второго удара я, захлебываясь, хрипел в собственной крови и соплях, но юного паскудника это не остановило, напротив, он все больше и больше входил в раж, да так, что его приятели стали проявлять некоторое беспокойство и милосердие.
— Хорош тебе, Стас, перестань. Что пэпээсникам[1] скажем?
— Отвали, — совершенно зверея, посоветовал им товарищ и, ставя точку, заехал в солнечное сплетение ботинком. — А ничего не скажем. Таким мы его и нашли. Он же пьяный вдрызг. Пусть только попробует вякнуть, еще не так получит.
— Пардон, ребята. — Сплевывая кровь и понемногу приходя в себя, я понял, что допустил грубейшую ошибку. — Покорно прошу прощения. Отпустите меня.
— Нет, ты слышишь, что он лопочет? — переходя на словесное издевательство, глумился Стас. — Санек, вызывай карету.
— А может, отпустим? Он же все расскажет.
— Не расскажет, он к утру и помнить ничего не будет.
— А вдруг? Давай не будем связываться, бросим как есть, и хрен с ним.
— Да вы что, мужики? — вмешался третий писклявый голос. — Ведь он замерзнет. Что тогда делать?
— А ничего. Прохожих не было. Мы его видеть не видели и слышать не слышали, — отрезал главный садист.
— Мы-то не видели, а вот баба в окне напротив давно за нами наблюдает.
Грязно выругавшись, Санек взялся за рацию, но в этом разумном начале его прервал рядовой Стас:
— Не надо, мы его сейчас в опорный оттащим и скинем там без лишних вопросов. У меня там сегодня свой мужик дежурит. Все будет о'кей. Захочет — сдаст, захочет — отпустит. И нам спокойно, и ему приятно. Вперед и с песней.
На морозе теплая кровь быстро охлаждалась и превращалась в неприятную ледяную корочку, а кроме того, начали опухать нижняя губа и левый глаз. Эти обстоятельства существенно ограничивали кругозор и делали меня похожим на верблюда. По крайней мере, таким я себя увидел в зеркале, что висело на стене опорного пункта, куда я был доставлен и сдан из рук в руки дежурному офицеру капитану Оленину. Естественно, он меня не узнал, но мне этого пока не требовалось.
— Где вы его, такого красивого, откопали? — спросил он, едва глянув на мое личико. — Стас, кто ему сопливник расквасил?
— Откуда ж нам знать, товарищ капитан, каким нашли, такого и принесли. Пьяный.
— А чего тогда «луноход» не вызвали?
— Да мы его тут рядом подобрали, подумали, может, помощь ему нужна…
— Короче, Стас, я все понял. Еще одно такое художество — и мой рапорт ляжет на стол начальства. Покрывать твои шалости я больше не намерен. Можешь передать это отцу. Должен быть предел. Все, вы свободны.
— Ну что, мужик, домой дойдешь? — едва за сопляками закрылась дверь, спросил капитан. — Только сначала зайди в туалет и хорошенько умойся.
— Да нет, капитан, домой я не пойду, давай-ка оформлять документы.
— Что-о-о? — Удивленно выкатив шары, коротышка даже привстал. — В трезвяк захотелось? Устрою я тебе трезвяк.
— И пожалуйста, поскорее пиши протокол, я вас, тварей, на кукан-то надену.
— Что ты сказал? — Круглые щечки участкового пошли пятнами, а рука сама потянулась к неизменной дубинке, верному другу и справедливому судье в разрешении трудных споров.
— А то, что ты слышал. — Жестом останавливая его, я повысил голос: — А кроме протокола, ты, говнюк, примешь от меня заявление по поводу моего избиения вашими сотрудниками, которых ты, кстати сказать, покрываешь. И заявление это будет написано в двух экземплярах на имя Юрки Шутова. Кажется, он нынче является начальником вашего РОВД?
— Да, подполковник Шутов, ну и что?
— А то, что он мой хороший товарищ и бывший коллега. А кроме того, есть несколько свидетелей моего избиения и в том числе две женщины, наблюдавшие за этим актом из своих окон. Я все сказал, так что, не теряя времени, приступим к оформлению надлежащих документов. Я думаю, у вас найдется пара листов чистой бумаги?
— Ты это… Не горячись…
— А я и не горячусь, говорю спокойно и взвешенно, это у вас, господин капитан, руки почему-то затряслись. Наверное, с большого бодуна или кур по ночам щупать изволили, участковый Оленин. Мне помнится, такой фамилией бахвалился избивавший меня сопляк Стас.
— Не понимаю, о чем вы говорите? — очухавшись, начал занимать оборону капитан.
— В кабинете у Шутова поймешь. Но кажется, я просил бумаги?
— Нет у меня никакой бумаги, и мой вам совет — идите отсюда подобру-поздорову.
— Вроде как бы меня здесь и не было? Не получится, милок.
— Как хотите. Сидите себе на здоровье.
За окном послышался звук подъехавшей машины, и участковый нервно встрепенулся, словно заранее отряхиваясь от грядущих неприятностей.
— Ну как у тебя, Федорыч, все спокойно? — входя, начальственно спросил старлей в камуфляже. — О, а это что за чудо в перьях, где ты его выловил? — кивнув на меня, оскалился парень.