Чистокровный еврей - это Шейлок, по–русски, Плюшкин, жадный, алчный, расчетливый до самопожирания маньяк. Также как чистокровный русский - это как правило лентяй. Это даже в русском фольклоре нашло отражение - Емелька-дурачок о чем мечтал? На печи лежать да калачи жевать, а остальное пусть само по себе как-нибудь сделается.
Да что там Емелька! Илья Муромец 33 года пролежал на полатях, пока его оттуда не стащили калики перехожие и чуть ли не взашей вытолкали защищать русскую землю от треклятого басурмана Соловья-разбойника. А не стащили бы, так, может и до гробовой доски пролежал наш Илюша на печи. Вот вам и чудо-богатырь!..
Август 2000 года. Сижу в санатории Барвихи и мучаюсь. Забыл я, что санаторий - это в общем-то подобие больницы. Здесь в основном лечат страдающих от какой-нибудь болезни. А, если душа тревожится, раздумья, то здесь ничего хорошего не получишь. Ибо врачи гоняют по процедурам.
Публика та ещё - старые чинуши, которые страну разрушали, а здесь продолжают отдыхать. И вот в отдельные минуты покоя - это бывает часов в пять - шесть утра, когда все ещё спят, и легкий дождичек, полумрак, - я немного отдохнул от прежнего дня, от нового ещё не устал, можно поработать. Принимая один из признаков старшего возраста - это желание пораньше встать, побольше сделать, но как признак, что я ещё молодой, моё желание днем иногда поспать…
Я не для того пишу книжку, чтобы себя с кем-то сравнивать, Ванек, кое-где оставляю о себе информацию, потому что эти жестокие, пакостные журналисты от тебя скрывают всю информацию обо мне. Только как клоуна выставляют меня перед тобой, чтобы ты посмеялся, как над «Куклами» на НТВ, и ничего бы не понял. Поэтому мы немножко их подправим с тобой.
Свой роман «В поисках утраченного времени» Марсель Пруст писал тяжело больным. Он страдал от астмы. Его всё вокруг раздражало. Малейший шорох, малейший звук приводил его в исступление, мешал работать, думать. Стремясь изолироваться от внешнего мира, он приказал оббить свой кабинет, который одновременно служил ему и спальней, пробковым деревом. Там царила гробовая тишина. Шестнадцать лет писал он свой роман. Три тысячи страниц убористого текста. Главный принцип из которого исходил писатель близок мне. Это импрессионистский принцип - впечатление всему голова, впечатление от события, человека, мысли составляет своего рода критерий истины. В романе нет иерархии фактов, как принято в традиционных романах - что-то главное доминирует над всем остальным, якобы неглавном. Для Пруста нет незначительных обстоятельств. Для него всё важно.
Об этом и я хотел бы сказать. Для меня в моем повествовании – размышлении нет мелочей. Любая тонкость ценится также высоко и значимо, как самая распрекрасная теория и как сегодня любят говорить везде и всюду - концепция.
Глава 3. Мои университеты
Что мы с тобой, Ваня, знаем из русской литературы, русской культуры вообще, если, скажем будем исходить из школьной программы?
Что ты читал у Пушкина? Пожалуй, ответишь без запинки - «Евгений Онегин». И то, не потому что читал, а потому что «проходили», писали даже сочинение «Образ Татьяны в поэме Евгений Онегин». С некоторой заминкой вспомнишь повесть «Дубровский». Ну и уж совсем невероятно, если назовешь «Капитанскую дочку». Фильм, видимо смотрел про Емельяна Пугачева.
Вот и весь, Ваня, твой Пушкин.
А ведь у него не только те, что я назвал, произведения есть. Например, маленькие трагедии. Среди них одна из лучших «Моцарт и Сальери». Года три назад телевидение предложило мне сыграть как бы в шутку, а получилось, всерьез, роль Моцарта. Сальери играл Константин Боровой. Получилось неплохо.
Все смотрели с удовольствием. Фильм получил немало откликов телезрителей. В подавляющем большинстве - удивлялись, не могли представить, что Жириновский способен играть такую роль. Причем, сыгранную, если и не на равных с покойным Иннокентием Смоктуновским, то во всяком случае не так уж плохо.
А что мы знаем из школьной программы о Горьком?
Сегодня, по-моему, его вообще исключили из списка изучаемых писателей, если не ошибаюсь. Почему?
Сперва сами же замучили нас горьковской «Матерью», «Песней о Соколе», «Старухой Изергиль» - действительно самые худшие и тенденциозные вещи. «Буря, пусть сильнее грянет буря!», - как сейчас помню. Наизусть заставляли учить. Ну, и кому, на хрен, нужна эта буря?
Или старуха эта. Сидит какая-то баба-яга, курит самокрутку, то ли цыганка, то ли молдаванка, хрен ее поймет. Вспоминает молодость, кто и как ее трахал. Выплывает этот Данко. Для неё, может быть, и любимый. Ну, а мне на черта он сдался? Что я как читатель, как учащийся паренёк получу духовно от знакомства с этим обормотом? Да, ничего, пустое всё как песок в руке - не удержать.
«Море смеялось», - это уже лучше.
Всегда, когда смотрю на море, вспоминаю эту горьковскую крылатую фразу. Хорошо. Просматриваю его 30-томное собрание сочинений и нахожу там массу неизвестных и на редкость глубоких произведений. Скажем, цикл рассказов «По Руси» - это же прекрасно! Или посмертный роман-исследование о жизни поколения рубежа Х1Х-ХХ веков «Жизнь Клима Самгина».
Мы тоже с тобой, Ваня, живем на рубеже веков ХХ и ХХ1-го. Интересно знать, что думали 100 лет назад? Думаю, - да.
Сорок лет жизни описал Горький как бы глазами Клима Самгина.
Но мне почему-то из-за плеча этого смого литературного Клима всё время видится выглядывающее скуластое лицо молодого Пешкова. Тут же вспоминаются другие его замечательные биографические повести «Детство», «В людях» и особенно - «Мои университеты», где он описал попытку собственного самоубийства.
Моими университетами, Ваня, я называю годы учебы. Сначала в школе. Потом - в университете.
Но что куда важнее и значимее - познание жизни. Те уроки, которые изо дня в день даёт нам самый суровый, но и самый справедливый университет - повседневная жизнь.
Первый класс в школе - сентябрь 1953 года - я запомнил не первым звонком, не первой партой, за которую сел впервые учиться, не первым завтраком в школьной столовой. Я запомнил его доргой - как шёл из школы.
Шёл один, без мамы, она всегда на работе, в руках новенький портфель. Именно в тот момент я и ощутил новое качество в своей жизни - учащегося, когда надо не бегать и орать, а думать головой. Запомнил первую учительницу - Марию Петровну Семисалову. Запомнил ее первые обращенные к нам слова: «Ребята, теперь вы не просто мальчики, вы ученики, вы - школьники». Почему без девочек? Потому что смешанные школы ввели только после смерти Сталина только с сентября 1954-го.
С момента рождения я всюду шёл один, сам, напролом и напрямик. И всегда у меня было чувство какой-то досады, горечи, неудовлетворенности, потому что я никогда не испытывал радости, никакой радости.
Никто меня не поздравил, никто не обнял, никто не приголубил. Маме всегда было некогда, она работала.
Я спал, когда она уходила на работу, и уже засыпал, когда она возвращалась с работы, иногда я не видел ее подолгу.
И даже в воскресенье, этот единственный выходной день, - субботу сделали выходным, когда я уже покинул родной дом, - в воскресенье она тоже была занята чем-то, всегда была занята: надо было стирать, мыть, убирать, а тем более, что квартира-то была коммунальная.
А ведь вся она, эта квартира, раньше была наша. В 1940 году ее получил первый муж моей матери. Он был полковником, военнослужащим. Ему, жене и пятерым детям дали трехкомнатную квартиру на семерых.
Но началась война и стали подселять. Сперва забрали одну комнату, потом вторую. К концу войны мама осталась в одной комнате.
Мама умерла в мае 1985-го. Я оглянулся на ее жизнь, и мне стало больно: действительно, она ничего радостного не видела. Всю жизнь - унижения и оскорбления.
Это, видимо, была участь всего нашего народа. Мои мать и отец родились в Российской империи, отец - в 1907 году, мать - в 1912 году. И весь этот век они мучились.
Сначала царь и Российская империя, потом революция и гражданская война, потом Великая Отечественная война, и эти вечные переезды, вечные какие-то формальности, паспорта, прописки, можно - нельзя, переместились через всю страну, из Европы в Азию. Умерли раньше времени. И вся жизнь в переездах. Сколько городов, сколько квартир поменяли...