Из духовных стихов

Сергей Аверинцев Из духовных стихов

* * *

Неотразимым острием меча,
Отточенного для последней битвы,
Да будет слово краткое молитвы
И ясным знаком — тихая свеча.

Да будут взоры к ней устремлены
В тот недалекий, строгий час возмездья,
Когда померкнут в небесах созвездья
И свет уйдет из солнца и луны.

Стих об уверении Фомы

Глубину Твоих ран открой мне,
покажи пронзенные руки —
сквозные раны ладоней,
просветы любви и боли.

Я поверю до пролития крови,
но Ты утверди мою слабость:
блаженны, кто верует, не видев,
но меня Ты должен приготовить.

Дай коснуться отверстого Сердца,
дай осязать Твою тайну,
открой муку Твоего Сердца,
сердце Твоего Сердца.

Ты был мертв и вот жив вовеки,
в руке Твоей ключи ада и смерти;
блаженны, кто верует, не видев,
но я ни с кем не поменяюсь.

Что я видел, то видел,
и что осязал, то знаю:
копье проходит до Сердца
и отверзает Сердце.

Кровь за кровь и тело за тело, 
и мы будем пить от чаши; 
 блаженны свидетели правды, 
но меня Ты должен приготовить.

В чуждой земле Индийской, 
которой отцы мои не знали, 
 в чуждой земле Индийской, 
далеко от родимого дома, 

в чуждой земле Индийской 
копье войдет в мое тело,
копье пройдет мое тело, 
копье растерзает мне сердце.

Ты назвал нас Твоими друзьями, 
и мы будем пить от чаши,
и путь мой на восход солнца, 
к чуждой земле Индийской,—

и все, что смогу я припомнить 
в немощи последней муки:
сквозные — раны — ладоней 
и бессмертно — пронзенное — его навеки.

* * *

Он сказал им: довольно.

Лука. 22:38

Что нам делать, Раввуни, что нам делать?
Пять тысяч взалкавших в пустыне —
а у нас только две рыбы,
а у нас только пять хлебов?

Но Ты говоришь: довольно —

Что нам делать в час посещенья,
где престол для Тебя, где пурпур?
Только ослица с осленком
да отроки, поющие славу.

Но Ты говоришь: довольно —

Иерей, Иерей наш великий,
где же храм, где злато и ладан?
У нас только горница готова
и хлеб на столе, и чаша.

Но Ты говоришь: довольно —

Что нам делать, Раввуни, что нам делать?
На Тебя выходят с мечами,
а у нас два меча, не боле,
и поспешное Петрово рвенье.

Но Ты говоришь: довольно —

А у нас — маета, и морок,
и порывы, никнущие втуне,
и сознанье вины неключимой,
и лица, что стыд занавесил,
и немощь без меры, без предела.
Вот что мы приносим, и дарим,
и в Твои полагаем руки.

Но Ты говоришь: довольно —

Стих о святой Варваре.

Диоскор говорит к Варваре,
к дочери обращает слово:

— Варвара, дочь моя, Варвара,
я велю рабам выстроить башню.

У самого берега моря
башню для твоего девства.

Рабы мои выстроят башню
по мысли своего господина.

Два окна они в башне устроят,
одно — на сушу и одно — на море:

одно — во славу богов суши,
одно — во славу богов моря.

Таков приказ господина,
смерть — кара за ослушанье.

— Диоскор, Диоскор, отец мой,
что увижу я в окна башни?

— В окно ты увидишь сушу,
в другое увидишь море.

Косны устои суши,
буйны пучины моря.

Род приходит, и род проходит,
но земля и море — вовеки;

что было, то и будет вечно,
и нет нового под солнцем.

— Диоскор, Диоскор, отец мой,
что увижу я в окна башни?

— Большие звери терзают малых
на суше и в пучине моря;

кривого прямым не сделать,
и человек — злее зверя.

Сердца людей — жесткие камни,
и слава Кесаря — над миром.

Рука его легла на сушу,
другая рука — на море.

— Диоскор, Диоскор, отец мой,
что услышу я в окна башни?

— Услышишь, как поют на свадьбе
услышишь, как воют над  гробом.

Богатый и бодрый пляшет, 
убогий и хворый плачет.

Голос сильного — грозен,
голос слабого — робок. 

Голос Кесаря — над миром,
и никто ему не прекословит. — 

Диоскор уехал из дома,
в доме — дочь его Варвара. 

 Рабы отца моего Диоскора,
примите от меня ласку. 

Я накормлю вас досыта
и сама послужу вам на пире, 

я сама вам ноги омою
и вынесу отборные яства; 

после отпущу вас на волю
на четыре стороны света. 

Только сотворите мне милость,
три окна мне устройте в башне, 

во имя Отца и Сына
и Господа Святого Духа. — 

Диоскор в дом свой вернулся
и на третье окно дивится: 

— Варвара, дочь моя, Варвара,
что в третье окно ты видишь? 

— Я вижу в рубище славу
и свет — в темнице  непроглядной.

Рабы ликуют в оковах, 
и дитя смеется под розгой.

До крови, до кости, до боли, 
до конца и без конца — радость.

И земля, и море проходит, 
но любовь пребывает вовеки.

— Варвара, дочь моя, Варвара, 
что в третье окно ты видишь?

— Я вижу лицо Друга 
за сквозными просветами ставней:

на челе Его — кровавые росы,
и в кудрях Его — влага ночи.

Голова Его клонится тяжко,
и нет ей на земле покоя.

Я отворила Ему сердце,
я вкусила от ломимого хлеба.

— Варвара, дочь моя, Варвара,
что в третье окно ты слышишь?

— Я слышу, как поет дева
в руках мучителей, в темнице:

отнята ее земная надежда,
и Жених ее с нею навеки.

И никто не научится песни,
что поют перед престолом Агнца;

кто однажды ее услышал,
пойдет за нею навеки.

— Варвара, дочь моя, Варвара,
меч мой творит Кесаря волю.

Моею отцовскою рукою
сотворю я Кесаря волю.

— Да будет воля Отца и Сына
и Господа Святого Духа!

БЛАГОВЕЩЕНИЕ

Вода, отстаиваясь, отдает
осадок дну, и глубина яснеет.

Меж голых, дочиста отмытых стен,
где глинян пол и низок свод; в затворе
меж четырех углов, где отстоялась
такая тишина, что каждой вещи
возвращена существенность: где камень
воистину есть камень, в очаге
огонь — воистину огонь, в бадье
вода — воистину вода, и в ней
есть память бездны, осененной Духом, —

а больше взгляд не сыщет ничего, —

меж голых стен, меж четырех углов
стоит недвижно на молитве Дева.
Отказ всему, что — плоть и кровь; предел
теченью помыслов. Должны умолкнуть
земные чувства. Видеть и внимать,
вкушать, и обонять, и осязать
единое, в изменчивости дней
неизменяемое: верность Бога.

Стоит недвижно Дева, покрывалом
поникнувшее утаив лицо,
сокрыв от мира — взор, и мир — от взора;
вся сила жизни собрана в уме,
и собран целый ум в едином слове
молитвы.
Как бы страшно стало нам,
когда бы прикоснулись мы к такой
сосредоточенности, ни на миг
не позволяющей уму развлечься.
Нам показалось бы, что этот свет
есть смерть. Кто видел Бога, тот умрет, —
закон для персти.
Праотец людей,
вкусив и яд греха, и стыд греха,
еще в Раю искал укрыть себя,
поставить Рай между собой и Богом,
творенье Бога превратив в оплот
противу Бога, извращая смысл
подаренного чувствам: видеть все —
предлог, чтобы не видеть, слышать все —
предлог, чтобы не слышать; и рассудок
сменяет помысл помыслом, страшась
остановиться.
Всуе мудрецы
об адамантовых учили гранях,
о стенах из огня, о кривизне
пространства: тот незнаемый предел,
что отделяет ум земной от Бога,
есть наше невнимание. Когда б
нам захотеть всей волею — тотчас
открылось бы, как близок Бог. Едва
достанет места преклонить колена.

Но кто же стерпит, вопрошал пророк,
пылание огня? Кто стерпит жар
сосредоточенности? Неповинный,
сказал пророк. Но и сама невинность
с усилием на эту крутизну
подъемлется.
Внимание к тому,
что плоти недоступно, есть для плоти
подобье смерти. Мысль пригвождена,
и распят ум земной; и это — крест
внимания. Вся жизнь заключена
в единой точке словно в жгучей искре,
все в сердце собрано, и жизнь к нему
отхлынула. От побелевших пальцев,
от целого телесного состава
жизнь отошла — и перешла в молитву.