– ?
– Да, – поддержал я Цоя, – давайте на пляж чего-нибудь возьмем, там и похаваем…
– Сначала мы возьмем баночку, – Цой посмотрел на меня, – трехлитровую.
– Это дело, – согласился я. По лицу Олега было видно, что компромисс его удовлетворяет.
– Но похавать все-таки надо. – Он не сдавался.
– Конечно надо. Вот возьмем баночку, пойдем на пляж и похаваем.
Олег и я принялись зашнуровывать полог палатки, а Цой молча смотрел на нашу работу, не двигаясь с места. Мы старались закрыть вход в жилище поаккуратней, чтобы не видно было вещей, гитар, консервных банок, медиаторов и прочей мелочи, что выпала из нас во время сна.
– Думаете, ворам это будет не развязать? – поинтересовался Цой.
– Ну, все-таки…
– Ладно, кончайте ерундой заниматься. Жарко уже.
Да, становилось жарко. А когда мы наконец добрались до пляжа, стало просто невыносимо. Чтобы немного улучшить самочувствие, мы отхлебнули из баночки и бросились в долгожданное Черное море. Олег, хоть и обладал могучим телосложением и по весу тянул примерно на нас с Цоем, вместе взятых, устал плавать минут через сорок. Он вылез из воды и сел на песок рядом со мной – я сломался на тридцати минутах купания. Мы блаженно жмурились, молчали и смотрели, как Цой плещется и кувыркается в темной воде.
– На сколько еще его хватит? – начали мы прикидывать и начали было даже спорить, но тут Цой вылез на берег. Как выяснилось, он прервал развлечение не от усталости, а от скуки.
– Ну, чего вы тут расселись? Пошли вместе поплаваем…
– Отдохни, – сказал я.
– Да, позагорай.
Это предложение Олега было довольно бессмысленным – на наших глазах произошла чудесная метаморфоза. Как только Цой вышел на сушу, он мгновенно покрылся темным ровным загаром такой плотности, какая у обычных людей появляется после пары недель пребывания под палящим солнцем. Мы же с Олегом так легко не отделались и часа через три поняли, что нужно срочно бежать куда-нибудь в тень.
– Пошли, может, похаваем, – неуверенно предложил Олег.
– Да ну, знаешь, только пришли – и сразу уходить, – возразил Цой, – рано еще!
– Брось ты, пойдем, костерок разведем, посмотрим, как там палаточка наша…
– А что ей сделается? Пошли купаться!
– Слушай, мне кажется, я сгорел, – сказал я, – пойдем в тень.
– Иди. А мы с Олегом еще искупаемся.
– Я с Рыбой пойду. Полежим в тенечке, похаваем чего-нибудь…
– Пошли, поиграем заодно. – Мне не хотелось разрушать компанию.
– Ладно, вы ждите, а я подойду попозже. Начинайте там пока…
– Чего начинайте?
– Ну, там… что хотите, то и начинайте, – Цой улыбнулся, – я подойду.
– Ну, пошли. – Я встал и понял, что мы уже опоздали. Спину, плечи, бедра и все остальное жгло при каждом движении, правда еще терпимо, но я понимал, что к вечеру это «терпимо» может плохо кончиться. «Надо будет еще баночку взять, – подумал я, – чтобы не очень жгло».
Вернувшись к нашему лагерю, мы обнаружили палатку в целости и сохранности – воров здесь, видимо, не было – и стали зачем-то разводить костер. Солнце палило по максимуму, и зачем нам нужен был этот костер – варить, а тем более жарить нам было нечего, – я не понимаю, но сила традиции непобедима. Раз палатка есть, то и костер должен быть. Страшно матерясь, мы вступили в бой с чудовищными кустами, что окружали нас со всех сторон, в надежде использовать их в качестве дров. В конце концов нам удалось навыдергивать и навывинчивать из земли немного чего-то среднего между осокой и железным деревом, но эти ботанические выродки так изранили наши сгоревшие тела, что даже ругаться не осталось сил. Мы сидели на колючей траве, которая умудрялась дать себя почувствовать через любые штаны, показывали друг другу свежие раны и увертывались от вонючего дыма, которым агонизировали южные растения. По берегу ручья, сверкая счастливой улыбкой, к нам приближался красивый, загорелый, хорошо отдохнувший Цой.
Он подошел, постоял молча, посмотрел на нашу печаль, которая к этому времени стала просто осязаемой, улыбнулся еще шире. Потом он сказал: «Да-а-а…», залез в палатку и вернулся оттуда с гитарой.
– Песни будем петь! – Он был, как всегда, лаконичен.
Но песен мы не услышали – Цой стал просто брать аккорды, стараясь добиться наиболее причудливых сочетаний. У него уже было написано несколько своих песен: одни – получше, другие – похуже, третьи – совсем никуда. Песен было немного, но в последние месяцы сочинительство их стало для Цоя основным занятием – это превратилось в его любимую игру, и он играл в нее каждую свободную минуту, как только она выдавалась в нашем активном безделье.