— Что вы должны были делать по этому контракту?
— Убивать. За каждого убитого русского солдата или офицера — двести пятьдесят долларов.
— А как вы должны были доказывать, что убили российского военнослужащего?
— Должен был труп привезти в штаб.
— То есть вы предъявляли тела в штабе, и вам выплачивалось тут же двести пятьдесят долларов?
— Я еще не получил этих денег.
— В каком подразделении у Дудаева вы служили?
— Служил в прикрытии.
— Фамилия командира?
— Савширев Исак, чеченец из Грозного. Группа из двадцати пяти человек. Из Северной Осетии чеченцы (следует перечисление фамилий).
— Какие задачи стояли перед группой? Кроме прямой задачи?
— Мы контролировали перекресток на Аргунской трассе.
— Вы участвовали в конкретных боевых действиях?
— В конкретных боевых действиях не участвовал. Участвовал в прочесываниях. Мы искали русских солдат.
— Как вы, русский, попали в это подразделение?
— Я наполовину чеченец. Меня усыновил русский, Иванов Роберт Иванович, после того, как отец оставил мать.
— Вы знаете, где он сейчас?
— Он погиб.
— На войне?
— Нет. В драке, в Рязани. Характер подвел.
— Откуда вы это знаете?
— Мать рассказывала.
— Ладно. Фамилию отца знаете?
— Нет.
— Что вы делали с местным населением?
— Тех, которые отказывались с нами сотрудничать, расстреливали.
— И русских?
— Да.
— Были ли среди них жители Грозного?
— Были. Русских мы расстреливали не только в Грозном. Первомайское — это русский район. Мужиков с оружием убивали на месте. Девчонок русских везли в город Шали, там была палатка, где их насиловали.
— В скольких изнасилованиях вы участвовали?
— В одном. Потом противно стало.
— Лично расстреливали русских?
— Лично не участвовал.
— А кто был в расстрельной команде?
— Расстреливали шесть ребят чеченцев. Я их перечислил. Были еще с нами шесть киевлян. Вот их фамилий не помню. И из Запорожья.
— Смогли бы их опознать?
— Смог бы.
— Почему вы решили уйти от боевиков?
— Я не получил ни копейки. Потом пришло время, и я сам стал убивать русских.
— Вы же говорили, что не убивали?
— Это тогда. На зачистках. Позже убивал.
— Сколько?
— Четырех гражданских и двух военных.
— Когда и где это произошло?
— Двадцать шестого ноября, когда мы участвовали в событиях. Мы блокировали подходы к дудаевскому дому.
— Сам Дудаев там был в это время?
— Самого его там не было. Он выехал в горы. Когда русская техника и пехота вошли в Грозный, мы открыли очень сильный огонь. Был у нас БТР с противоградовой установкой.
— Кто управлял техникой?
— Чеченцы. Русских и хохлов там не было.
— У вас какое было оружие?
— „Калаш“.
— Это было двадцать шестого ноября?
— Да. И потом тоже мы разбирались в Первомайском. Забирали девок, а мужики, которые возмущались… их перестреляли.
— И сколько вас тогда было в Первомайском?
— Двадцать пять человек с северной стороны и двадцать пять с южной.
— А ваш первый бой?
— Миксиюрт. Там мы бились с ОМОНом.
— Что потом происходило с изнасилованными женщинами?
— Их увозили снова в Грозный. Там… На второй этаж дудаевскорго дома.
— А потом?
— Расстреливали…
— Вы обеспечивали внешний круг охраны Дудаева. Дубль. Были ли вы во время важных встреч? Обеспечивали охрану?
— Да.
— Кто встречался с Дудаевым из важных персон в вашу бытность?
— Я не знаю про всех. У вождей свои секреты. Но про Хаттаба точно знаю.
— Кто еще? Можете вспомнить?
— Я прошу отдельную камеру, жратву и сигареты. Я все расскажу…»
После того как его просьба была выполнена, он стал давать обширные связные показания, но уже другим специалистам.
Журналист
— Всю мою жизнь дальнейшую, все ее течение, все полеты во сне и падение лицом не в грязь даже, а в пыль и недоумение определила та новогодняя ночь в Грозном, еще живом и благодушном, том советском, теплом и случайном, который возник, нет, не возник, а был определен провидением и судьбой, во время моего пьяного передвижения в «Икарусах» в треугольнике Ростов — Минводы — Пятигорск.
Портвейн не лез в меня, и сухое вино не согревало, и только водка, злая и великодушная, помогала жить. Я пропах чебуреками и тщетой и разглядывал, стоя в буфете ростовского вокзала, пассажиров и тех, кто оказался здесь по случаю. Стихи мои, тонкие и печальные, были со мной, я то проговаривал их, то пропевал, и если бы не они, то жизнь вынесла бы меня на другой берег и не было бы ничего вовсе.