Эд Макбейн
Королевский флеш
Посвящается Ингрэму Эту — думаю, ему это понравилось бы.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Они сидели за столом в задней комнате ювелирного магазина Генри в Бронксе. С одной стороны в стене была большая черная дверь мозлеровского сейфа. Окна на противоположной стене были без решеток, а обе зеркальные витрины на фасаде магазина, наоборот, уже были забраны на ночь металлическими жалюзи. Алекс заметил это, когда входил.
Он смотрел, как Генри встает и тяжело идет к настенному шкафу прямо напротив сейфа, достает оттуда пару стаканов и бутылку виски и возвращается к столу. Генри был патологически толст. Он носил черный костюм и расстегнутую у горла белую рубашку без галстука. Поговаривали, что одно время он сидел в немецком концлагере, но Алекс с трудом верил, что переживший такое человек мог остаться настолько жирным. Однако говорил Генри с заметным немецким акцентом, так что, возможно, слухи были верны. Он поставил стаканы на стол и щедро налил туда виски.
— Тебя когда-нибудь брали? — спросил он.
— Дважды, — ответил Алекс. — Первый раз, когда мне было восемнадцать. Я вышел с отсрочкой исполнения приговора. Последний раз меня брали три года назад. Отсидел восемнадцать месяцев в Синг-Синге.
— Это очень плохо, — сказал Генри, покачал головой и поднял стакан. На нем были толстые очки без оправы, стекла которых увеличивали его водянисто-карие глаза.
— Я там многому научился, — добавил Алекс.
— Ты пей, пей, — подбодрил Генри и глотнул виски. — Ты еще с кем-нибудь сейчас имеешь дело?
— Обычно я работаю один.
— Я не имел в виду работу, — сказал Генри. — Я говорю о скупке.
— С двумя, — ответил Алекс.
— Они тоже дают тебе наводку?
— Один. Второй просто скупает.
— Я слышал о тебе много хорошего, — сказал Генри. — Ты хороший медвежатник.
— Спасибо. Так что у вас за дело?
— Давай еще поговорим, ладно? — попросил Генри. — Или ты торопишься?
— Да нет, — ответил Алекс.
— Насколько ты знаком с полицией?
— Да эти копы все время мешаются под ногами. Если не могут разобраться с каким-нибудь делом, сразу думают на меня. Они меня не трогают, просто приходят, когда им заблагорассудится. Я обзавелся адвокатом и поручителем, который в случае необходимости даст двадцать косых. Но после Синг-Синга меня пока только три раза таскали в участок.
— У тебя собственный адвокат? И еще поручитель?
— Да. В этом случае я на скупщиков не полагаюсь. От скупщиков мне нужно только, чтобы они быстро расплачивались, причем наличными.
— Да уж, кому охота держать в подвале четырнадцать телевизоров. Так ведь?
— Я почти никогда не брал домашней аппаратуры, — сказал Алекс. — Это для наркоманов.
— Значит, ты наркотиками не балуешься?
— Нет.
— Хорошо. А могу ли я поинтересоваться, сколько тебе лет?
— Двадцать пять.
— И каков был твой самый крупный куш? — спросил Генри. — Еще налить?
— Да, чуть-чуть. Спасибо. Самый большой куш был, когда я взял сорок две тысячи. Это случилось уже после выхода из Синг-Синга.
— И где? В отеле, в частном доме?
— В многоквартирном доме. Я домушник. В отелях, офисах и магазинах я не работаю. Только по квартирам и только днем.
— Ты не любишь работать по ночам?
— Не люблю.
— Почему? Я знаю нескольких очень хороших взломщиков, которые работают по ночам.
— Только не я. Я работаю за комиссионные. Если крадешь из офисов или магазинов, приходится это делать по ночам, потому что в это время люди, по идее, должны спать дома. Если же грабишь квартиры, то это лучше делать днем, когда все на работе. Я не хочу напороться на кого-нибудь. Если я хотя бы услышу, как кот пернет, я тут же смываюсь. Чего вы на самом деле-то хотите? — спросил Алекс. — Томми сказал, что вам нужен хороший медвежатник, поэтому я здесь. Мы обсуждаем регулярную работу или только разовую?
— Регулярную, — ответил Генри. — Хотя смотря как получится.
— Не получится, только если меня возьмут, — сказал Алекс. — Но я не собираюсь попадаться.
— Вот как, — улыбнулся Генри.
— Итак, что за дело? Или я вас больше не интересую?
— Конечно, интересуешь, — ответил Генри. — Томми сказал тебе, за какие комиссионные я работаю?
— Нет. За какие?
— Я плачу двадцать пять процентов от общей суммы. — Генри уставился на Алекса из-за стекол очков.
— Мало, — сказал Алекс, тут же вставая из-за стола.
— Сядь, — приказал Генри. — Пожалуйста… А сколько ты обычно берешь со своих скупщиков?
— Тридцать.
— Много, — констатировал Генри.
— Это не много, это стандартная доля.
— Да, но они не дают тебе наводки.
— Один дает, я ведь уже говорил. И он платит мне аккурат тридцать, и за эти проценты я работаю. Если требуется помощник, я плачу ему десять процентов из своей доли. Вот так.
— Но все же тридцать процентов…
— Мы попусту тратим время, — сказал Алекс и направился было к двери.
— Сядь, — снова приказал Генри. — Думаю, мы сможем провернуть это дело вместе.
И они принялись обсуждать дело.
Алекс решил, что с его стороны все честно.
Двадцать пять процентов — это для тупых, которые стекла бьют, если, конечно, они хотя бы и это получают. А по окнам лазят только голодные, ночные дилетанты в южных штатах. Да любого панка возьми — завернет кирпич в полотенце да высадит стекло и откроет щеколду. Обычно этим занимаются наркоманы, которые будут колоться, пока у них руки есть. Наркоман идет к пожарному выходу, пробует забраться через окно рядом с ним, поскольку люди обычно тщательно запирают окна на самом пожарном выходе, но не удосуживаются запереть соседние. Если окно открыто, парень не пойман и, стало быть, не вор. Если же нет, он попытается влезть через окно в самом пожарном выходе, просовывает нож между рамами и поворачивает таким образом щеколду. Эти оконные шпингалеты ни хрена не стоят. Их и шимпанзе за тридцать секунд откроет.
Но иногда шпингалет и даже само окно намертво замазаны краской. Вот тогда взломщику и приходится вышибать его кирпичом. Все зависит от того, насколько он туп и не попытается ли поначалу заклеить стекло. Если он его заклеит, то, когда будет разбивать, наделает не столько шума, к тому же он сможет вынимать кусок за куском, пока не получится достаточно большое отверстие, чтобы через него пролезть. Правда, иногда попадается такой безнадежный наркоман, которому лень проводить подобную подготовку. Его заботит только то, как бы поскорее пролезть внутрь и выбраться обратно. Он просто оборачивает кирпич полотенцем и разбивает окно вдребезги, лезет внутрь, несмотря на шум, не думая, что сам урезает свою долю в сделке. Ему нужно залезть внутрь минуты на три-четыре. Он берет все, что попадается под руку, — ему все равно, только бы на очередную дозу хватило. Он никогда не нацеливается на крупный куш, поскольку крадет у небогатых соседей. Ну что он может там спереть? Портативный радиоприемник? Тостер? Гитару, если по соседству живут латиноамериканцы? Три-четыре бакса из ящика комода? Жалкое дерьмо.
Низкопробный взломщик работает и днем, как большинство домушников, но он не отличит бриллианта от стекляшки, да и в любом случае он грабит нищих, так что чего уж тут на алмазы надеяться. Он должен все время работать, ему нужно добывать баксов двести в день, чтобы хватило на дозу, — все зависит от того, сколько он сидит на игле. А это значит, что каждый день ему нужно обчищать кучу квартир. Ведь его еще и на стоимости украденного обманывают. Обычно он не связан ни с наводчиком, ни со скупщиком. Его поставщик забирает краденое и оценивает, сбавляя на транспортные расходы. Если парню по-настоящему худо, поставщик возьмет у него переносной черно-белый телевизор ценой в сто пятьдесят баксов и даст ему за это не долю профессионала, что составляет пятьдесят баксов, и не долю рядового дилетанта, то есть пятнадцать баксов, а грошовый пакетик героина. И наркоман тут же побежит за угол, чтобы всадить себе укол, а через полтора часа он снова выходит на охоту.