Хмурый сэр скосил на них тёмные глаза и мудро ответил:
– Вы что, с ума сошли?! Они же друг друга перестреляют!
Что и видим…
Абхазии больше нет… Нет моей волшебной родины с бархатным небом и алмазными звёздами, ослепительным солнцем гудаутских пляжей и зацветающими по весне заборами из прутьев акации, знаменитыми сухумскими кофейнями и бессмертным лыхнинским дубом, ново-афонским чудо-монастырём, поставленным на месте гибели Симона Зилота, того самого, на чьей свадьбе Спаситель наш претворял воду в вино…
При штурме Сухуми отличился экипаж баркаса главстаршины Пупкина, под перекрёстным пулемётным огнём вывозивший беженцев… Подумать страшно – при штурме Сухуми! На наш гудаутский аэродром заходил в боевом развороте истребитель капитана, допустим, Гогия, и в прямом эфире звучали мерзейшие слова:
– Вы, русские, продались абхазским собакам…
Можно подумать, что это абхазы высадились в Гаграх, дотла разорили Сухумский обезьяний питомник и угнали «Волги» из таксопарка! И знал ведь этот Гогия, что униженные российские лётчики не поднимут самолёты и не срежут наглеца ракетой!
Я не называю фамилий: подлецы и герои на войне примерно в равных условиях, только ведут себя по-разному.
Говорят, все империи рано или поздно гибнут в огне новых времён и народов. Однако у нас даже развал самой крупной за историю мира автократии произошёл «через клизму» – так Саша Брунько, гениальный поэт, назвал стихи об антиалкогольной истерии восьмидесятых, за что и был тогда же посажен на год! Мы долго запрягали, но когда поехали – у коня оторвался зад и попёр сам по себе, дышло въехало в кучера и сбросило его с облучка, а мы, бедные Чичиковы, кинулись из брички врассыпную – кто в бандиты, кто в банкиры, кто в бомжи, с жадным блеском в очах и кличем «грабь награбленное, дели неделимое, пока другая власть не пришла!».
Мне ли пенять на судьбу, отшельнику и бродяге с многолетним стажем, подзаборному жителю пяти морей и океанов: сижу себе за клавиатурой рабочей станции, поглядываю в монитор, слушаю компакт-диск с нежными птичками и водопадами, а на улице рабочий день, июль, пух тополиный летает… Вот вернётся Олег из «Сибнефтепровода», и поедем рассматривать чертежи объёмных букв на крыше СУПЛАВа. А там и второй принтер поменяем, хватит мне на семистах двадцати точках сидеть, желаю тыщу четыреста сорок, и на фотобумаге!
Малый противолодочный корабль проекта 1124-М – МПК-89.
МПК проекта 1124 («Альбатрос», кодовое обозначение НАТО – Grisha class corvette) строились в 1970-80-е годы для ВМФ СССР в составе двух основных серий (проекты 1124 и 1124М).
Водоизмещение (полное) – 960 т; длина – 71,2 м; ширина – 10,17 м; осадка 3,6 м. Скорость полного хода – 36,1 узлов. Дальность плавания: 4000 миль при 10 узлах, 2700 миль при 14 узлах, 950 миль при 27 узлах. Автономность плавания – 10 суток. Экипаж – 86 человек.
Вооружение: 2×2 57 мм АК-725 (2200 выстрелов) – СУ МР-103 «Барс»; 2×2 533 мм ДТА-53-1124 (4 торпеды ТЭСТ-71, СЭТ-65, СЭТ-53, СЭТ-53М) – ПУТС «Дракон»; 2×12 РБУ-6000 «Смерч-2» (96 РГБ-60) – ПУСБ «Буря»; 2 бомбосбрасывателя (12 ГБ ББ-1 или БПС, пр. 1124П – 16 ГБ ББ-1); 18 мин.
Один из донузлавских МПК однажды вернулся из района боевых действий, особо в те годы не афишируемых: 64 пробоины с двух бортов! Но дошёл своим ходом.
Я не о себе: всё нормально, есть семья, работа, дом, свободное время для писательства… Я о прошлом. Оно исказилось, вывернулось в ленту Мёбиуса, и не понять, где начало, а где конец наших бед и поражений. Я о молодости, отданной мифическим военным целям империи, о тысячах погибших и списанных втихаря, безо всяких Афганистана и Чечни, в эпоху великого застоя в крови трёхсотмиллионного народа. Сколько раз мы по три раза передёргивали затворы АКМов – «одиночными, залпом, огонь!» – над свежей могилой, отдавая последние почести гражданам страны, которая даже шёпотом запрещала говорить о настоящих причинах и обстоятельствах гибели призванных на военную службу в мирное время!
Вы догадались, что предисловия и не было? Это уже Донузлав, савмэсэз, ипташляр![1]
– Привiт!
– Агой![2]
Предисловие II
Слухайте, дiти, я розкажу вам велику казку про велику бiйку тай про те, як не треба втопати у морi![3]
Слухай, Кiр Гущинський, а також Олекса Недоспасiв. Слухайте усi! Шикуйсь! Струнко! Рiвняння на мене! Кроком руш![4]
И хор усатых «хвопцiв», встряхивая чубами, лихо закидывая сапог за сапог, потрясая в воздухе шматками розового сала со слезой, печатает шаг по Минной стенке, к «Гетьману Сагайдачному», который когда-то был «Адмиралом Октябрьским». В ВМС Украины на четыре корабля восемь адмиралов. Корабль управления носит на себе ледовый пояс – это в Крыму-то!
Игорь Шебаршин получил орден Красной Звезды за то, что в Северном море на сторожевом корабле «Галантный» двадцать минут затыкал пробоину собственным телом, а точнее той его частью, на которой сижу я в период писательской течки. Ау, Игорь, как твой ревматоидный артрит?
Мишку Шелобнёва вчистую выгнали с флота старлеем, сняв одну звезду за то, что его матрос прыгнул с БМТ в Босфор. Матроса застрелили в воде из АКМ свои же вахтенные с красными повязками на рукавах. Турки, нарезая кольца на катерах береговой охраны вокруг нашего отряда, махали кулаками, воздевали очи горе, подобрали труп и, говорят, похоронили его с воинскими почестями, как борца за демократию. Наслушался «голосов», сукин сын!
(Недавно я схоронил Михаила Николаевича Шелобнёва в его родном Екатеринбурге. Душа не выдержала боевых служб, долгих скитаний по Северу, от Мурманска до Диксона, бездомной и безденежной жизни бывшего блестящего офицера ВМФ СССР. Мир праху его!).
Вову Иванова знали как Ефимовича, а потом выяснилось, что он по отцу, кап-три из Севастополя, и вовсе Кац. Что, интересно, он чувствовал, когда капитан-лейтенантом в составе Средиземноморской эскадры циркулировал у песчаных берегов Синайского полуострова?
Еду по Москве с бардом Мишей Кочетковым, поезд ломается, и мы выходим на Третьяковской. Ждём следующего минут пять. В центре зала появляется кап-лей в шинели под руку с высокой статной дамой, смотрит в упор, бросает даму, кидается ко мне. Мы обнимаемся – прошло почти десять лет! Мишка, коренной москвич, потрясён: в муравьином мегаполисе два человека, разбросанные от Ростова до Владивостока, встретились в метро!
Толик Водянников и Андрюша Денисов уже год учились в Военно-политической академии. Там же болтался и толстый Лёня Марченко. В общаге живут семейно, как в военном городке. Накрыли стол, приняли по одной-другой, попели, и я приватным образом побеседовал с Толиком, уже дважды объехавшим земной шар внутри плавучего гроба с музыкой и ракетами водоизмещением двадцать тысяч тонн. За год он дышал свежим воздухом всего три раза, и один из них на Северном полюсе.
– Ну что, – говорю, – замполит, колись! Нужны вы на флоте, или прав был я, когда предлагал демонтировать партполитаппарат?
– Честно скажу, – ответил порозовевший Толик, – нужны мы там, как в бане пассатижи, но вот лично мы с Андрюхой лямку тянем честно. По крайней мере сопли матросам утираем от души. И вахтим, как положено, научились. А так-то, конечно… – И задумался, повесив пшеничный ус на грудь колесом.
– Да, – встрепенулся Толик, – видел я Лёню Пьяныха в Ленинграде, на базе. Идёт под газом, но не шатается, увидел, полез целоваться, а потом рассказывает: «бл…, только что с народной артисткой познакомился в кабаке, к ней домой поехали, с собой прихватили, то да сё, цветы подарил, стихи читаю, потом я её у койку, а она ни в какую! Я и так и эдак, уламываю, чуть не на колени встал, а она – нельзя, и все! Месячные у неё». Я ему говорю: а ты другие варианты не пробовал? А Лёня: «ты что, она же народная артистка!». Ну и дурак, говорю.
3
Слушайте, дети, я расскажу вам большую сказку о великой битве и о том, как не надо тонуть в море! (укр.)
4
Слушай, Кир Гущинский, а также Олекса Недоспасов! Слушайте все! Равняйсь! Смирно! Равнение на меня! Шагом марш! (укр.)