(Поднимает Младшего ученика)
Все по очереди слагают на ступени свои инструменты и выходят друг за другом медленно и торжественно. Входят Мэр, двое Калек и Брайан, старый слуга. Мэр, чье бормотание предшествовало его появлению, пересекает сцену перед Шонаханом и останавливается по другую сторону ступеней. Брайан достает еду из корзинки. Калеки наблюдает за ним. Мэр держит в руке жезл, покрытый огамическим письмом.
Мэр (пересекая сцену). «Величайший поэт, почетный гражданин, пастбищные угодья…» Главное, ничего не перепутать. «Почетный, величайший, угодья…» Тут у меня на жезле все записано чертами и резами. И все-таки надо повторить еще раз: «Почетный, пастбищный… это разумно…» (Продолжает тихонько бормотать себе под нос.)
Первый калека. Так и надо этому Королю, если Шонахан навлечет на него несчастье! Что такого в этом короле особенного? Он такой же, как все смертные, и вот надо же – позволяет себе менять старые обычаи, которыми люди жили испокон века.
Второй калека. Если бы я был королем, я бы не стал связываться с человеком, складывающим стихи. Есть в них что-то неладное. Знавал я одного такого, который из года в год складывал стихи, сидя на развилке дорог под кустом боярышника, так что в конце концов весь боярышник на дороге, от Инчи до Килтартана, увял и засох, а ведь он был такой же оборванец, как и мы.
Первый калека. У тех, кто складывает стихи, есть власть не от мира сего.
Мэр. Можно сказать, я наполовину готов.
Первый калека. Не тот ли это, который говорил тебе о благодатном источнике? И о маленькой святой рыбке?
Мэр. Потише, вы!
Второй калека. Ну, конечно, это был он.
Первый калека. О рыбке, которая высовывается из воды и исцеляет калек?
Второй калека. Высовывается раз в семь лет.
Мэр. Итак, я почти готов.
Брайан. Я бы никогда не пожелал Королю никакого зла, если бы не мой хозяин…
Мэр. И ты тоже тише!
Брайан … который решился умереть, чтобы отомстить ему. Вот, я раскладываю для него пищу, но если он и в этот раз ее не тронет, я вернусь домой и начну готовить еду для поминок, ибо до этого уже рукой подать.
Мэр. Теперь моя очередь говорить.
Брайан. Пожалуйста, только покороче.
Мэр (подходя к Шонахану). О величайший поэт Ирландии, перед тобой мэр твоего родного города Кинвары. Я пришел сказать тебе, что слухи о твоем споре с Королем Горта повергли нас в великую печаль, отчасти из-за тебя, почетный гражданин нашего города, отчасти из-за самого города. (Чешет в затылке, потеряв нить речи.) Что там дальше? Кажется, что-то о Короле…
Брайан. Продолжайте. Я разложил перед ним еду; может быть, когда вы закончите, он поест что-нибудь.
Мэр. Не торопи меня.
Первый калека. Дай мне кусочек. Твой хозяин не обидится.
Второй калека. Пусть, кто хочет, изнуряет свои кости голодом, а мы-то помним, зачем Господь дал человеку желудок.
Мэр. Все замолчите. Я вспомнил. Король, говорят, настроен весьма благосклонно, и у нас есть все основания думать, что он собирается отдать нам пастбищные угодья, в которых мы так нуждаемся. Подумать только, нашим косарям приходится ножом срезать траву между камнями! Мы просим лишь разумного. Мы просим, чтобы ты ради блага города сделал то, чего желает Король, и тогда он, вероятно, сделает то, чего желаем мы. Разве это не разумно?
Шонахан. О, разума здесь хоть отбавляй. Но седые волосы твои поредели и зубов во рту осталось совсем немного. Как получилось, что ты прожил на земле так много, а понял так мало?
Брайан (стараясь оттащить Мэра в сторону). Что толку в говорении – разве они не уговаривали его весь день? Неудивительно, что он устал от всего этого. Я разложил перед ним пищу.
Мэр (отпихивая Брайана). Не торопи меня. Не много же ты уважения выказываешь своему городу; убирайся! (Шонахану.) Нам не хотелось бы, чтобы ты думал, что эти наши доводы, как бы вески они не были, перевешивали в наших умах желание, чтобы человек, которым мы так чтим, гордость нашего города, был жив и здоров. Оттого мы просим тебя уступить в том, что, в конце концов, не представляет никакой важности, не бередить себя понапрасну и позволить нам и дальше тобой гордиться. (Довольный своей речью, заканчивает и садится.)