– Теперь наверняка закрыты, папа.
– И закрыты ли шкафы...
Грегори несколько мгновений смотрел в пространство, потом сказал:
– Один ты пропустил, папа. Теперь он закрыт на два оборота ключа.
– А если еще что-то упущено, за этим присмотрят эльфы, – твердо подытожила Гвен, беря супруга за руку.
– Никто не попытается нарушить покой нашего жилища: все в округе знают, что за ним присматривает легион эльфов, – заверил Рода Грегори.
Гвен кивнула и ласково позвала:
– Пошли, супруг. Наш дом в полной безопасности, пока мы отсутствуем.
– Знаю, знаю. Я слишком беспокойный человек.
Но Род еще несколько мгновений смотрел на дом, едва заметно улыбаясь. Гвен встретилась с ним нежным взглядом, потом повернулась и тоже мысленно попрощалась с коттеджем, положив голову на плечо мужа.
Род с грустной улыбкой повернулся к жене:
– Неплохо мы справились, верно?
Глаза Гвен блеснули, и она кивнула в знак согласия:
– Дом подождет нашего возвращения. Идем, супруг, пусть он отдохнет.
– Ты молчалив, милорд, – заметила Гвен.
– Разве это так необычно? – удивился Род.
– Нет, – осторожно ответила Гвен, – но обычно ты более разговорчив...
– Ты хочешь сказать, что я обычно молчу, когда сердит?
– Нет, я не имела в виду что-нибудь...
– Мне просто казалось, что я умею слушать.
– Да, конечно! – Гвен схватила его за руку, в которой он держал повод. – Когда мне нужно, ты охотно слушаешь. Но я чувствую себя одинокой, когда ты погружаешься в мысли, которых я не понимаю.
– Глупышка! Помолчи со мной немного! – и он крепче обнял любимую.
Она замолчала, прижалась к нему, провожая затуманенным взором детей, которые стайкой мотыльков порхали над полем вдоль дороги; изредка до супругов доносился их смех, похожий на звон колокольчиков. Потом Гвен посмотрела на возвышающийся впереди лес и сказала:
– Я молчу, милорд, но знаю, что в эту минуту ты думаешь не обо мне.
Через несколько секунд она услышала его негромкий смех.
– Неужели ты так эгоистична, что не позволяешь мне подумать о чем-то другом?
Услышав этот смех, Гвен слегка успокоилась.
– Я радуюсь твоим мыслям, но есть радостные мысли и есть мрачные размышления. Почему тебя посещают темные мысли, милорд?
Род вздохнул:
– Я думаю о прошлом, дорогая. Стараюсь вспомнить, сколько времени у меня не было по-настоящему нормального отпуска. Конечно, пока я оставался холостяком, у меня возникали периоды вынужденного безделья между работами. Но их тоже нельзя было бы назвать каникулами. Интересно узнать твое мнение, можно ли считать отпуском наш медовый месяц?
Гвен улыбнулась и поудобней устроилась рядом с мужем.
– Может быть, его можно засчитать, хотя тогда перед нами были поставлены трудные задачи. Мы узнавали друг друга по-новому и удивлялись этому узнаванию. Но потом несколько месяцев ты был отстранен от общения с королем и королевой. Я ждала рождения Магнуса, а ты затеял строить наш дом...
– Да, и эльфы показывали мне, как это делать. Я все еще считаю, что, в основном, дом построили они...
Гвен поторопилась заговорить о другом: не стоит объяснять строителю-дилетанту, что в действительности удерживало камни в кладке, пока эльфы готовили раствор.
– А потом первый год жизни нашего первенца, пока Их Величества не призвали тебя снова и постарались заделать трещину, возникшую между вами...
– Насколько помню, это я заделывал трещину.
А они нашли для меня дело. Правда, после этого благодарные монархи уже старались не расширять ее. Когда война закончилась, августейшая чета, как тебе хорошо известно, моя дорогая, просила меня совершать небольшие поездки для сбора информации, советовалась о том и этом...
– Может, отчасти это потому, что мы живем недалеко от них. Род вздохнул.
– Наверное, ты права. Нужно уехать подальше, чтобы расслабиться, – он удивленно осмотрелся. – Кажется, мы уже это сделали. Когда мы успели въехать в лес?
Небо над ними закрыла густая листва высоких старых деревьев, обладателей толстых стволов и грубой коры. Тут и там уходили ввысь могучие ветераны местной флоры, окруженные многочисленными побегами-юнцами, радующими глаз ярко-зелеными листочками. Кроны шелестели, и солнечный свет, изредка пробивавшийся сквозь нависший полог, казался неярким, как непочищенное столовое серебро. Род и Гвен задрали головы. Картина, открывшаяся взору, взволновала их до глубины души, они чувствовали, как сердца их расширяются и устремляются к открытости...
...пока поток солнечных лучей на мгновение не заслонило четырехфутовое тельце, заливавшееся счастливым смехом, а за ним пролетел на метле, радостно выкрикивая мрачные пророчества, юный преследователь.
– Дети! – воскликнула Гвен, и Джеффри застыл в воздухе, потом свернул к ближайшему дереву. Корделия опустилась на землю, стараясь спрятать метлу за спину; в то же время соседний вяз, казалось, дрогнул, заколебался, потом снова стал неподвижным, но его ствол чуть расширился. При этом Джеффри исчез.
– Не испытывай мое терпение, сын, я знаю, что ты здесь, – строгим голосом проговорила Гвен, – а ты знаешь, что нарушил правила. Выходи из вяза, в котором спрятался.
– Он ничего не мог поделать с собой, мама! – воскликнула Корделия. – Я прыгнула на него и... – Гвен бросила на дочь сердитый взгляд, и Корделия прикусила язык.
– Заступничество сестры тебя не спасет, – сообщила Гвен вязу, – ты не должен летать в лесу. Выходи!
Наступило напряженное молчание, и Род уже собирался сказать, что ведь в конце концов никто не пострадал и не такое уж это серьезное нарушение (хотя понимал, что не нужно выступать в поддержку озорства), как Джеффри избавил отца от этой дилеммы, выйдя из дерева. Голова опущена, плечи сгорблены, но он предстал перед родителями в собственной ипостаси, а не в образе этакого дриадца. Вяз снова стал тоньше.
Род слез со спины Фесса и приготовился прочитать строгую нотацию, но потом решил предоставить это занятие Гвен. Он неожиданно почувствовал, что устал.
Гвен осталась верхом, сердито глядя на сына сверху вниз.
Джеффри не отводил взгляда.
Лицо Гвен, казалось, окаменело.
Джеффри какое-то время выдерживал взгляд матери, но потом начал ерзать.