ДЖЕННАРО. Итак… мы остановились на… вожжи в руки, и хозяевами становятся они… И мало — помалу стараются внушить тебе, что они это делают для твоего же добра, сначала манифестом, потом речью, угрозой, законом, приказом, оружием… доводят людей… вот как нас сейчас (имеет в виду предосторожности, которые нужно соблюдать, говоря такие вещи), что мы боимся даже говорить!
Присутствующие одобряют.
АДЕЛАИДА. Заткнули рот, господи, твоя воля!
ДЖЕННАРО. Народ и профессора тогда начинают все делать наперекор друг другу. Профессора принимают свои меры, а народ — свои. И понемногу ты обнаруживаешь, что ничего тебе не принадлежит, что улицы, дворцы, дома, сады не твои… Все это — собственность профессоров. Они могут всем пользоваться как хотят, а ты не волен даже к камню прикоснуться. И вот в этих условиях начинается война. «Кто хотел войны? — Народ», — говорят профессора. «А кто ее объявил? — Профессора», — говорит народ. Если война проиграна, то ее проиграл народ; а если выиграна, ее выиграли профессора. Вы мне скажете: но какое это имеет отношение к нашему разговору? Имеет: потому что твердая цена — это одна из форм принижения, которая держит народ в зависимости и в положении подчиненного. По моему проекту закона каждый несет какую-то ответственность, и если сложить вместе все эти ответственности, то получается единая ответственность, которая делится поровну: почести и страдания, выгоды и убытки, смерть и жизнь. И тогда не будет никаких разговоров о том, что я, мол, созрел, а ты нет!
Присутствующие слушают Дженнаро с большим вниманием и теперь кажутся убежденными. Только…
ПЕППЕ (чистосердечно). Дон Дженна, я ничего не понял…
ДЖЕННАРО. А если бы ты понял, мы бы не дошли до такой жизни.
АМАЛИЯ (которая во время этой сцены занималась своими делами и не обращала внимания на слова мужа, вмешивается, чтобы отвлечь его от этого разговора). Кончай бриться и одевайся!
Дженнаро снова намыливает лицо.
ПЕППЕ. Дон Дженна. а насчет езды на машине без бензина вы ничего не придумали?
ДЖЕННАРО (шутливо). Это уже другой законопроект. На каждый автомобиль — девять шоферов: один за рулем, а восемь сзади вместо мотора.
Все смеются. С улицы входит Риккардо.
Риккардо (это состоятельный служащий. Он держится скромно, но с достоинством. Одет во все темное, на носу пенсне. В руках газета, которую он просматривает). Добрый день! (Останавливается у порога.)
Все с почтением отвечают на его приветствие.
АМАЛИЯ. Добрый день, синьор. Кофе будет через минуту. Выпейте свежего кофе.
РИККАРДО. Да, спасибо… Этой ночью я не сомкнул глаз. У меня ужасно болит голова… Моя жена, как услышит сирену, совсем теряется. Полтора часа просидели в убежище с тремя детишками, потом вернулись. Какой уж тут сон. Она продолжала дрожать, зуб на зуб не попадал.
ПЕППЕ. Да, этой ночью бомб побросали…
РИККАРДО (показывая на газету). Разрушили два дома у парка Маргериты и какие-то здания в Каподимонте…
ПЕППЕ (подтверждая). Недалеко от трамвайного депо!
ЭРРИКО. Ого, да они (имея в виду бомбардировщики) начинают бомбить всерьез!
Справа входит Мария Розария с огромным кофейником. Все обрадованы.
АМАЛИЯ (к Амедео). Закрой двери и сторожи снаружи!
Амедео повинуется. Амалия наливает всем кофе. Каждый, выпив чашку, платит деньги.
ЭРРИКО (прищелкивая языком). Поздравляю, донна Ама, кофе сегодня замечательный!
ДЖЕННАРО (который во время бритья разговорился с Федерико, произносит в заключение). Правильно! Это могло бы стать еще одним законопроектом.
ПЕППЕ. Сегодня ночью я чуть не умер от страха!
АДЕЛАИДА. А я, когда слышу сирену, что бы ни делала, все бросаю, хватаю вот это (достает из-за пазухи четки) и мчусь в убежище.
ДЖЕННАРО. А у меня начинается такой озноб и так бурлит в брюхе, что, скажу вам, приходится сразу бежать в уборную… Сознаюсь в своей трусости… как слышу сирену, бегу…
ПЕППЕ (к Риккардо). Синьор, а вы что скажете? Когда кончится эта война?
РИККАРДО. Э, кто знает…
ПЕППЕ. Но вот говорят, что теперь бомбить будут сильнее, что разрушат наши города… Как вы думаете, синьор, и нас всех перебьют?