ках своей семьи. Постепенно семья превратилась в центр
ее мира, в средоточие всех ее интересов, почти в предмет
ее культа. Если основным стержнем отца было служение
науке, то основным стержнем матери было служение
семье. Ее лозунгом было: «все для семьи», и она действи
тельно готова была на любые неудобства, на любые жерт
вы, на любые страдания, даже на смерть ради семьи. Она
не жалела тут ни времени, ни сил, ни энергии. Она всех
нас, своих детей (а нас было пять человек), сама выкор
мила, выходила, выпестовала. Она с гордостью и глубоким
30
удовлетворением вспоминала моменты, когда кому-либо из
нас грозила серьезная опасность, и она своим усердием,
своей настойчивостью, своим материнским героизмом от
водила ее от нас. Особенно любила она рассказывать, как.
я в возрасте трех-четырех лет сильно заболел золотухой.
По всему моему телу пошли нарывы и экзема. Температу
ра то и дело подымалась. Я сильно капризничал и от боли
и от бесконечных втираний и перевязок, которые делала
мать. Есть я ничего не хотел, а хорошее питание было
одним из важнейших условий выздоровления.
— И вот, — вспоминала мать, — я стала придумывать,
чем бы тебя накормить. Делала маленькие котлетки из
скобленого мяса. Ты брал их в рот и сейчас же выплевы
вал. Тогда я решила пойти на хитрость: давать тебе кот
летки вместе с вареньем. Вначале все как будто бы шло
хорошо. Ты брал в рот котлетку и варенье, жевал и про
глатывал. Я была счастлива. И вдруг... О, ужас!.. Когда
все бывало кончено, ты вдруг начинал вытаскивать мясо-
из-за щеки... Варенье съедал, а котлетку клал за щеку...
Я прямо готова была плакать от отчаянья.
Вообще физическому воспитанию детей мать отводила
очень большое место, и всю нашу детскую жизнь она ста
ралась строить по последнему слову гигиены. В последую
щей жизни я не раз с благодарностью вспоминал эти ее
заботы.
Говорят, крайности сходятся. Наша семья могла слу
жить тому прекрасной иллюстрацией. Несмотря на столь
резкие противоположности в натуре и характере моих ро
дителей, они как-то с течением лет сумели приспособить
ся, приладиться, притереться друг к другу и в конечном
счете создали крепкий и здоровый семейный союз. Это не
значит, конечно, что между отцом и матерью никогда не
было ссор и стычек. Ого! Сколько раз мальчиком я на
блюдал картинки вроде следующей.
Ужин (почему-то семейные конфликты чаще всего на
чинались за столом). Все мы, дети, сидим на своих местах
и уплетаем за обе щеки еду. Мать у самовара разливает
чай и перебрасывается замечаниями с каждым из нас.
Отец на другом конце стола молча глотает кусок за кус
ком (у него всегда был хороший аппетит) и о чем-то ду
мает. Вдруг мать начинает:
— Знаешь, Мишка, надо бы сходить в гости к Куприя-
31
довым... Мы давно у них не были. Вчера я встретила в
магазине у Шаниной Марью Петровну, — она на меня и
смотреть не хочет. Видно, что обижена.
Куприянов — старший врач госпиталя, в котором отец
работает в качестве ординатора, и поддерживать с ним
нормальные отношения в порядке вещей. Другие врачи
госпиталя перед Куприяновым просто заискивают, как пе
ред начальством. Отец весьма далек от подхалимства, но
ему жаль тратить время даже на соблюдение минимума
приличий. Поэтому он пробует отделаться от матери, не
определенным междометием:
— М-х-х...
Но мать не унимается.
— Что «м-х-х»?.. Надо пойти! Неловко. Зачем ссориться
с людьми?.. Пойдем в четверг вечером!
Отец, пережевывая котлету, упорно смотрит себе в та
релку и кратко бросает:
— Ну что ж, пойди.
— Как «пойди»?—начинает горячиться мать, сразу по
нимая, к чему клонит отец. — А ты?.. Я не пойду одна!
Пойдем вместе.
Отец делает еще одну попытку отвертеться.
— В четверг я не могу, — заявляет он, — у меня по
ставлен опыт, и в четверг вечером я как раз должен по
лучить вакцину.
Мать сразу вспыхивает. Кровь бросается ей в лицо, и
со всей страстностью своего вспыльчивого темперамента
она набрасывается на отца:
— Вот ты всегда так!.. Я тебе жизнь отдала! Я пожерт
вовала лучшими годами молодости! Я света не вижу, из
сил выбиваюсь, ночей недосыпаю, всех обшиваю, обмы
ваю... И вот благодарность! Для него вакцина важнее жены!
Бешеная атака продолжается довольно долго. Мать
припоминает отцу все его грехи: и как он в воскресенье
не поехал с семьей в Загородную Рощу, а ушел в лабора
торию, и как он третьего дня не забыл купить морских
свинок для своих опытов, но забыл привезти торт, зака
занный в кондитерской по случаю моего рождения, и как
вчера вечером он сидел до двух часов ночи за микроско
пом, не давая спать матери, и многое другое в том же
роде.
Отец выдерживает эту атаку с невозмутимым спокой
ствием, продолжая поглощать одну котлету за другой.
32
Температура материнского гнева все больше повышается.
Ее выводит из себя ледяное молчание отца. Наконец она
не выдерживает: слезы брызжут у нее из глаз, она вска
кивает из-за стола и с криком: «Нет, я не могу, не могу!»
убегает в спальню. Отец кончает ужин, встает из-за стола
и идет к своему микроскопу...
На другой день все забыто, и жизнь вновь возвращает
ся в свою нормальную колею.
В основе всех подобных ссор и конфликтов лежала
внутренняя обида моей матери на то, что отец науку пред
почитает семье, что он не уделяет должного внимания ни
жене, ни детям. И в этом она, несомненно, была права.
Но так как в дело не была замешана женщина, так как
ревность отсутствовала, так как мать в глубине души со
знавала, что служение науке все-таки прекрасная вещь, то
обида не была очень глубока и не вносила серьезного раз
лада в семейную жизнь. Стычки легко изживались и за
бывались. Других же причин для внутренних трений не
было. «Увлечений» на стороне ни у отца, ни у матери не
было. В карты отец не играл и денег не проигрывал.
К вину не притрагивался и ночей за кутежами не прово
дил. В семье всегда была здоровая, ясная, трудовая атмо
сфера. Отец занимался службой и наукой. Мать хозяй
ничала варила варенье, шинковала капусту, солила огурцы
и внимательно изучала знаменитую в то время толстую
поваренную книгу Е. Молоховец «Подарок молодым хозяй
кам». Будучи от природы очень сметливой, она ухитрялась
на сравнительно скромное отцовское жалованье (100—150
рублей в месяц) содержать семью в семь человек и даже
находить средства на дальние летние поездки — на Урал,
в Москву и т. д. В нашей жизни не было ни малейшего
намека на роскошь, но не было также и бедности. Ели
мы просто, но здорово и сытно. До сих пор щи и котлеты
я предпочитаю самым искусным ухищрениям кулинарного
гения Европы. Одевались скромно, но тепло и удобно. Си
дели на грубоватых стульях и табуретка», но воздуха в
комнатах имели достаточно.
Я уже упоминал, что нас было пять человек детей —
три мальчика и две девочки. По возрасту получалась на
стоящая лесенка: промежуток между смежными ступень
ками—два года. Я был самый старший, и между мной и
самым младшим братом, Михаилом, разница была в восемь
лет. Дом наш всегда был полон детской возни, детских
33
проказ, детских смеха и слез. Жили мы дружно, и роди
тели всех нас держали очень «ровно»— не было ни лю
бимчиков, ни пасынков. Однако разница в годах сильно