Выбрать главу

Анна Матвеева

Перевал Дятлова

Посвящается девяти

Говорящий не знает, а знающий не говорит.

ОТ АВТОРА

Событие, о котором идет речь в этой книге, подлинное. Более сорока лет назад загадочная гибель девятерых туристов потрясла Свердловск, хотя за пределами города мало кто знал о ней. Военные ведомства и партийное руководство взяли все под свой контроль. Однако эта трагедия не переставала волновать людей. Окруженная тайнами, она и теперь не дает покоя туристам и тем, кто далек от туризма, - родственники погибших, журналисты, военные, криминалисты уже высказывали свои версии случившегося.

В этой книге мне хотелось показать историю 1959 года глазами человека, переживающего эту трагедию в году 2000. Передо мной не стояла цель раскрыть страшную тайну Горы Мертвецов - эта цель стоит перед Вами, дорогой читатель, а я лишь старалась сделать все, чтобы облегчить решение этой задачи.

Документы, приведенные в книге, - воспроизводятся по оригиналу, иногда с небольшими сокращениями. Современные герои - вымышлены, хотя у некоторых есть прототипы.

Людям, у которых есть личный опыт поиска, память общения с погибшими, документы и собственные версии, приношу глубокую благодарность - их преданность дружбе и поиску справедливости потрясает, - а также извинения в том случае, если наши мнения расходятся.

Для читателей, которых интересуют только документальные сведения, в книге проложен специальный маршрут: избегайте основного шрифта.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ПРИ ДНЕВНОМ СВЕТЕ И СОЛНЕЧНОМ ДНЕ

В моей квартире очень холодно.

На внутреннем термометре - плюс одиннадцать. Воображению не хватает толстых медвежьих шкур и еще руками ломать непропеченные кости у костра, чтобы блики пламени путешествовали по коже бородатых лиц.

Конец ноября, ежегодная битва за согревание началась. До марта буду пинками поднимать себя в студеную утреннюю жизнь. Кот мягко запрыгивает на подоконник и рассматривает что-то ему одному видимоеведомое за окном, где черный воздух и капустный хруст снега.

Я не борюсь с холодом в моей квартире, как причиной: нет смысла. Мне будут говорить о том, что у нас мэр-ворюга и теперь мне холодно оттого, что ему, подлецу, тепло. Еще мне расскажут, что дома у нас строят как-то странно, а мой дом вообще новый, ему всего лишь пять годков.

Спасаюсь искусственным теплом обогревателя, бессчетными кружками чая и жду весны.

И все бы ничего, вот только последнее время все чаще показывают мне, как кино, один и тот же сон. Или это не сон, а какие-то утренние размышления сразу после сна, которые трудно от него отличить… Вижу я четко и ясно высокие плотные сугробы, черные ели и тощие кривые березки. Откуда-то летит ко мне в предпоследний год этого тысячелетия свист смертельного, убивающего ветра и как тихий подголосок ему - тяжелое дыхание замерзающего человека. Снежные крошки на красном лице. Несгибающиеся ладони. Закрытые глаза. Свист ветра…

Вечером я проверяю, хорошо ли заперта дверь. В такое время живем, что засовы и решетки - лучшие друзья. Я тихонько дергаю за дверную ручку, а потом - на всякий - смотрю в "глазок".

Там стоят люди - но тихо, не шевелясь. Маленькое стеклышко "глазка" искажает их лица, но я все равно вижу, что они улыбаются. Две девушки и несколько мужчин. Все в лыжных брюках и стареньких штормовках.

- Вы к кому? - спрашиваю.

Они молчат, и глаза их странно неподвижны.

Я замечаю лыжи, приставленные к стене.

Куда понесло этих людей - в лыжный поход по такой погоде? Ненормальные.

Кот мурчит и вьется низко летающей бабочкой возле моих ног. На площадке - пусто.

Открываю дверь.

Слышится вежливый запах папирос, и снег лежит в полшаге от моего коврика.

1.

Утром в дверь начали колотить с такой силой, будто решили забить ее гвоздями. Со мной внутри. Еле успев глянуть на часы - полвосьмого, гады! - я выпрыгнула из теплого одеяльного убежища и бросилась в прихожую.

- Аня, открывай скорее!

Это я услышала еще на подлете к двери, с дополнением: плач, крики и прочие элементы коллективной паники, которая начисто изничтожает первоначальную злость разбуженного человека.

На площадке, где вчера были лыжники, стояла моя соседка Ира и с ней еще какие-то люди.

- Аня, мне срочно позвонить - умер Эмиль Сергеевич.

Ира всхлипнула и заговорила быстрее. Из этого быстрого рассказа я поняла не все - Ира и так торопится в разговоре, а теперь и вовсе.

Пока она звонила по моему телефону в "скорую", милицию и похоронное бюро, я вышла на лестничную клетку и, пробравшись между соболезнующими спинами соседей, зашла в Ирину квартиру.

Ее свекор Эмиль Сергеевич лежал на полу, вытянув прямые ноги в продранных на пальцах тапочках.

- Сердце, - сказал кто-то тихий за моей спиной.

То, что Эмиль Сергеевич болеет уже не первый год, я знала. Он вообще-то был хорошим дедушкой, не очень и старым, насколько я понимаю, на пенсию вышел года четыре назад. Очень любил читать и постоянно одалживал у меня книги. Я давала их охотно, против обыкновения; вообще-то не люблю, когда до моих вещей дотрагиваются незнакомые руки. Эмиль Сергеевич был очень аккуратным и возвращал книжки неизменно завернутыми в "Литературку". Это подкупало.

Умерший старик выглядел подтянутым и даже красивым - не таким, какой был при жизни.

Ира хлопком закрыла дверь.

- Ань, ты чего, у тебя ведь квартира открытая! И снова увидев Эмиля Сергеевича:

- Ой, что же теперь будет-то?

Ирины переживания можно было понять. Свекор был единственной опорой для нее и ее маленького сына. Жили на его пенсию и приработок, сути которого я не знала.

- Ну ничего, - утерла слезы Ира, - зато умер легко.

"За что за то?" - подумалось мне. Вслух я произнесла:

- Ира, мне очень-очень жаль. Я могу тебе как-то помочь?

Ира сказала, что спасибо, нет. Да и чем тут теперь поможешь?

На выходе я снова заглянула соседке в глаза.

- Я понимаю, что это совсем некстати, но… ты не видела вчера ночью группу лыжников у нас на площадке?

Ира молча покачала головой и снова ушла в свое горе, как в глубокую нору.

На похороны Эмиля Сергеевича я не попала - срочно вызвали в Москву. Речь шла о моей книжке, так что пропустить встречу я не могла. Летела в самолете над заснеженной землей и представляла, как опускают Эмиля в могилу на Широкой Речке. Рядом - памятник сыну, Ириному мужу, которого убили на улице пьяные подростки. На снегу возле подъезда - еловые веточки.

А когда я вернулась через четыре дня - прокляв все и вся, потому что встреча была абсолютно дурацкой и непродуктивной, повесть вообще в это издательство брать не захотели (могли бы и по телефону, собаки, известить), Иры в соседней квартире уже не было.

- Уехала к матери, в Серов, с мальчишком вместе, - пояснила Надежда Георгиевна из девяносто пятой квартиры. - Сказала, что квартиру эту будет сдавать. Не знаю, Ань, кто сюда жить придет - как не боится, там ведь и мебель оставила, и ковер…

Ковер и мебель у Иры просто никакие, но Надежда Георгиевна живет еще хуже, и ей сравнивать не с чем.

И холодно у Иры в квартире так же, как у меня. Но ведь у ней-то еще и ребенок!

Я отвернулась от Надежды Георгиевны, чтобы открыть наконец свою дверь, но старушка сказала:

- Аня, зайди-ка ко мне.

Прямо с сумкой и в дорожной пыли - но вежливая! - зашла в обшарпанную девяносто пятую. Жуткий стариковский запах - вместе лекарства, старая кожа, бедная несытная пища, шерстяные носки, в которых ходили не один день.

Губы у Надежды Георгиевны, тем не менее, накрашены.

Протянула плотную папку, набитую бумагами, и два больших мятых конверта картонного цвета, прорванных по краю.

- Это Ирка тебе велела передать. Эмиль Сергеевич все сидел с этими бумажками и говорил, что надо бы с Анной посоветоваться - она ведь литератор, но стеснялся. А теперь, Ирка говорит, эти бумажки только выкинуть, а тебе - вдруг сгодятся.