— Проходи, Ласса. Садись. Парься и мойся, — сказал ему Устин.
— Как тут жарко и мокро везде! — ответил тот.
Мы засмеялись — в бане и чтоб без мокроты и жару. Хотели его парить сперва, но он пытался убежать. Тогда усадили Лассу на скамью, дали таз воды и мочалку с мылом — мойся на здоровье сам.
Ласса, поглядывая на ребят, намылил кое-как мочалку и начал тереть ноги.
— Не оттуда начинай, а с головы, — подсказал я по-русски.
Ласса, видно, понял меня и сразу же перенес мочалку с копчика на стриженую голову, стал усиленно мыть ее. Мы опять засмеялись. На помощь ему подошли Устин и Гоша Вануйто. Истратили, наверное, бочку воды на ворчащего Лассу, но все же не смыли с него всю грязь.
— Ладно, остальное смоем в следующий раз, — шлепнул его постоянно улыбающийся Гоша.
А Ласса тревожился:
— Теперь, однако, мерзнуть буду…
Оделся он, как и мы, в интернатскую одежду и даже не стал походить на себя прежнего.
Жили мы в трех комнатах: в одной девушки, человек пять-шесть, а в остальных — парни. В угловой комнате, где жил я, стояло десять топчанов. Каждое утро воспитательница, худощавая русская девушка, поднимала всех звонком на физзарядку. Я, разумеется, был освобожден от этого и обычно сладко досыпал. После физзарядки ежедневно выхлопывали во дворе простыни и шерстяные одеяла. Делать это я тоже не мог, поэтому новые друзья мои сами устанавливали очередность выхлопывать мою постель. Одни это делали добросовестно: если я спал, вежливо будили и потом уже забирали мою постель. А кое-кто любил пошутить, если я оказывался еще в постели.
Отличался этим Федя Янгасов из Лабытнангов, невысокий, озорной парнишка. Не по росту сильный, он без предупреждения ловко забирал меня в охапку вместе с одеялом и простыней и торопливо выносил во двор.
— Куда ты тащишь, Федька! — визжал я спросонья, дрыгая ногой. А вокруг смеялись:
— На снег, на снег! Голого!..
Однако Федя сразу же заносил меня обратно на топчан и потом уже принимался выхлопывать постель.
Чувство дружеской поддержки, помощи нуждающемуся проявляли многие из ненецкой молодежи, с которой впервые здесь столкнулся я близко. Видя, что я редко бываю на свежем воздухе, Петя, Устин, Федя, Гоша и другие по своей инициативе часто вечерами перед сном катали меня на нарточке по малолюдным и тихим в те годы улицам Салехарда. А за это я рассказывал им сказки, слышанные мной в Мужах от бабушки в таежном краю.
Я уже успел убедиться, что тундровые люди — страстные любители сказок и загадок. В нашей комнате как-то само собой установился порядок — рассказывать сказки и загадки перед сном. Знатоком родного фольклора оказался Петя Янгасов. Он свободно владел ненецким, зырянским, хантыйским и русским языками. Так как в комнате проживали люди трех национальностей, то Петя рассказывал сказки сразу и на ненецком, и на хантыйском, и на зырянском языках. Делал это очень искусно: переводил не каждую фразу, а по частям. Расскажет интересный эпизод и, пока переводит это на другой язык, дает возможность прослушавшим поразмыслить над услышанным.
— Петя, а ты здорово придумал — рассказывать сразу на трех языках, — однажды похвалил я его. Янгасов ухмыльнулся:
— Много дорог знаешь — хорошо, не заблудишься. Много языков знаешь — еще лучше: больше заимеешь друзей.
— Верно. Ты — молодец, — позавидовал я ему.
В то время я мог рассказывать лишь на зырянском и русском языках. Сказки мои тоже были разные: житейские, героические, волшебные, про птиц и зверей. Я рассказываю, а Петя переводит по эпизодам на ненецкий и хантыйский языки.
А то примемся загадывать загадки и тоже с переводом.
— В одну нору зайдет — из трех нор сразу высунется, — загадал однажды Устин. Мы долго думали. Ответил он сам:
— Малица или рубаха.
Петя решил не отставать от него.
— Сто мужиков тянут вверх, сто мужиков — вниз. Что это такое?
Опять стали думать, но вскоре отгадал Ласса, блаженно растянувшийся на топчане под одеялом:
— Это поплавки и грузила в неводе.
— Правильно, — похвалили его. — Недаром рыбак.
И так чуть не каждый вечер.
Был в нашей комнате, как и в соседней мужской, еще один интересный порядок — каждое утро кто-нибудь пел по-ненецки или по-хантыйски. Делал это тот, кто просыпался раньше всех. Таким чаще был у нас Николай Няруй, недавний батрак из Ямальской тундры. С густыми черными бровями на бледноватом овальном лице, разговорчивый и общительный, он в то же время отличался привычкой быстро пугаться. Стоило нечаянно задеть его сзади, как Николай вскрикивал, роняя из рук что бы ни было. Потом сам же принимался смеяться над собой, вместе со всеми. Но когда задевали его нарочно, он сердился и ворчал на виновного.