Сигфрид Сивертс
ПИРАТЫ С ОЗЕРА МЕЛАРЕН
Глава 1
Печальное происшествие
Перевод со шведского.
Был первый день каникул. Луч света, просочившегося сквозь гардину, скользнул по лицу Георга, и он проснулся. Его взгляд сразу же упал на свернутый в трубочку аттестат, лежавший на ночном столике, и сердце Георга радостно екнуло. В аттестате было разрешение на свободу. Конец тоскливому вставанию поутру, конец скрипучим урокам, конец страхам и угрызениям совести! Впереди долгое, зеленое, ленивое лето. Он переместил правую ногу на местечко попрохладнее и замурлыкал веселую песенку. Теплая волна блаженства прокатилась по телу.
Из соседней спальни послышались сопение и стоны, и Георг, который раньше при этих звуках всегда затыкал уши, сейчас внимал им как сладчайшей музыке. Это тетушка Леонтина делала дядюшке Конраду холодное обтирание. Дядюшка был самым толстым человеком во всем городе и страдал сильной одышкой, так что без холодных обтираний ему давно бы пришел конец.
Георг пропел себе под нос прощальный псалом, который их заставляли петь в школе:
И приподнялся на локтях. На соседней постели в тот же миг поднялась косматая головенка, и веселые глаза глянули на него.
— Георг, а знаешь…
— Эрик, а знаешь…
— Что мы станем делать?
— Я, пожалуй, займусь сегодня опытами.
Как и все мальчишки в его возрасте, Георг был помешан на химикалиях. Все его прежние увлечения: марки, птичьи яйца, этикетки пивных бутылок, прейскуранты, автографы, пружины часов и вырванные зубы — все это отступило перед новой страстью, и у Георга, собравшего целую коллекцию склянок, пальцы были вечно желтые от кислоты.
Эрик еще не дорос до азотной кислоты.
— Я, пожалуй, почитаю что-нибудь веселенькое, — отвинчивая металлический шарик от кровати, сказал Эрик, хотя думал вовсе не о книге, а о том, что будет целоваться с Маргит, дочерью маляра, за кустами бузины…
Дверь с шумом распахнулась, и на пороге показалась гладко причесанная тетка Леонтина.
— Сколько можно валяться в постели? — строгим, как всегда, голосом сказала она. — Безобразие! Не думайте, что вам позволят вести себя так, как вы вели себя дома!
У тетушки Леонтины были редкие белесые волосы и длинное, похожее на морду тощей козы лицо. Черное платье с узким белым воротничком лишний раз подчеркивало чопорность и суровость. Она была, что называется, женщиной без возраста — ни молодая, ни старая, потому что получила вечность авансом.
— Если бы мы знали, что вы за птицы, мы бы ни за что не взяли вас! — размахивая мокрым после холодных обтираний полотенцем, кричала тетушка.
Голубые глаза Георга потемнели от обиды, и на слегка выдающихся скулах появился румянец.
— Но ведь, милая тетушка, сегодня первый день каникул, — начал оправдываться Эрик. — И к тому же у Георга такой хороший табель…
Фру Леонтина покачала головой с таким видом, словно была обманута в самых лучших своих надеждах.
— Молчать, когда я говорю! Если вы через четверть часа не оденетесь, еды не получите. И как только у вас хватает совести…
Дверь с шумом захлопнулась.
— Чертова козья рожа! — сквозь зубы пробормотал Георг и стал с раздражением натягивать брюки. — Разве мы виноваты, что папа с мамой у нас умерли?
— Чертова зануда! — обиженно вытянул губы Эрик. — Забыла, когда сама была маленькой?
— Да она, поди, никогда не была маленькой!
— Так не бывает…
— Ну если и была, то бледная, хилая и порядочная зубрилка…
— Представь, что бы сказала мама, если б побыла здесь хоть полчаса. Узнала бы, какая тетка Леонтина на самом деле, — говорил Эрик, держа подтяжки в руках.
Георг помрачнел.
— Нечего болтать. Ведь знаешь, что этого никогда не будет.
Эрик назло всем не стал мыть шею. Он засунул подушку себе
под рубашку, расставил ноги и засеменил, пыхтя, по комнате.
— Я — дядя Конрад!
— Дядя Конрад все же брат нашего отца, — снисходительно глядя на Эрика, сказал Георг. — К тому же он к нам вовсе не придирается… хотя чавкает он за столом ужасно противно.
— Все говорят, что у дяди Конрада много сахара, а что это такое? — пустился в рассуждение Эрик.
— Это такая болезнь.
— Разве он ест много сладостей?
— Не будь дураком, это от спиртного.
— А-а… Тогда понятно.
На завтрак, как всегда, была каша, и, как всегда, Кристина ругала их за то, что они натоптали на полу. Поэтому мальчики торопились выбежать во двор. Двор был большой, квадратный, с посыпанными песком дорожками и клумбой посредине. Такая клумба была разбита на дворе у каждого уважающего себя хозяина. На ней росли разнообразные цветы и растения. В центре этой гармонии возвышался майский столб[1], а за крашенной в зеленый цвет железной оградой лежала Стургатан — главная улица, залитая июньским солнцем, жаркая и белая от пыли.
Стургатан была единственная прямая улица города, и дома на ней стояли совсем не такие, как на тех кривых и узких улицах, где жила беднота. Самым красивым на Стургатан был дом бургомистра. В витрине, прямо напротив этого дома, за засиженными мухами стеклами были выставлены прошлогоднего фасона выгоревшие шляпки. «Аu bonheur des dames»[2] — гласила надпись на железной вывеске. Чуть поодаль расположились магазин мужского платья, бакалейная лавка, цветочный магазин, а за ней Hotel du roi Oskar[3] — так назывался неказистый городской отель.
— Что делать будем, Йеркер[4]? — облокотившись об ограду, спросил Георг. Он действительно не знал, как использовать открывшуюся свободу, и был явно растерян. В тесном костюмчике, из которого он давно вырос, бледный и худенький, Георг выглядел бы довольно жалко и беспомощно, если б не живой блеск его пытливых глаз.
— В самом деле, чем бы заняться? — с расстановкой сказал Эрик.
Георг обожал придумывать новые игры со сложными правилами.
— Может, сыграем во что-нибудь? — спросил он Эрика и смерил его оценивающим взглядом. Тот сидел на кухонной лестнице, маленький, пухленький, кареглазый, подставив лицо солнцу. Нет, «сестрица» Эрик ему не компания. В играх он толку не смыслит — стоит ему проиграть, сразу говорит, что ему надоело.
— Эй, салаги, хотите прокатиться со мной на яхте? — услышали они знакомый голос.
У калитки стоял Фабиан Шольке — смуглый худощавый мальчишка с овальным лицом, дерзким красивым по-девичьи пухлым ртом и густыми дугами бровей, придававшими ему независимый вид. Отец Фабиана был городским трубочистом.
Георг задохнулся от радости. Ему так нравился этот отчаянный парень, что его лицо не раз снилось ему по ночам.
— Еще спрашиваешь! Мы только переоденем фуражки.
Фабиан, разгадав их мысли, смачно сплюнул на столб калитки:
— А без позволения не можете? — и презрительно усмехнулся.
Эрик сбегал за губной гармошкой — он любил поиграть,
когда его брали в море, — и мальчики робко вошли в гостиную. Там Кристина под команду громогласной тети Леонтины расставляла в ряд позолоченные плетеные стулья. Дядя Конрад сидел сине-багровый, навалившись жирным тестообразным телом на стол, на котором стояли чернильница, деревянный молоток и разные бумаги.
Георг сразу почувствовал, что они пришли сюда напрасно, и от его радостного настроения по поводу первого дня каникул не осталось и следа — его будто скомкали, как белый бумажный листок. Ни на что не надеясь, он вяло пробормотал:
— Милая тетушка, позволь нам прокатиться на яхте.
— И речи не может быть. Не хватает вам еще утонуть.
Георгу стало душно от теплого, затхлого воздуха комнаты.
Побледнев, он уставился на рыжие, цвета нюхательного табака цветы на обоях и тоном приговоренного к смерти сказал в пустоту:
— Но ведь, милая тетя, ветра-то сейчас вовсе нет.
1
Имеется в виду майстонг — праздничный шест, который по старинному обычаю в день летнего равноденствия, 22 июня, украшают гирляндами и танцуют вокруг него. (Здесь и в дальнейшем примечания переводчика.)