Выбрать главу

хорошо в погребке, налегке,

вдалеке от дорог и движенья.

Только дзинькает что-то на дне

уха чуткого в вялой потуге,

тишина на стене, на окне,

на лице легковерной подруги.

Только слышно, как плавится день

на жаровне под лапами солнца.

Превратиться бы как-нибудь в тень

или просто в смешного японца.

И уйти в полноводный уют,

в белый парус слегка затянуться,

чтобы слышать, как рыбы поют

и серьезные птицы смеются.

Хорошо вдалеке от забот

поразмыслить над силой творенья

Божьих рук, Божьих ног или вот

набросать это стихотворенье.

* * *

Постепенно мы все же

начнем уходить друг от друга,

постепенно мы все же

прощаться друг с другом начнем.

Будет солнце вставать

и садиться, и бегать по кругу,

ну а наши круги

разомкнутся на выходе том.

Постепенно на нас

снизойдут невесомость сознанья,

остановленность бега,

призванья, признанья, причин.

Мы начнем уходить

вопреки своему нежеланью,

по железному свойству

круженья потех и кручин.

После звона чудес,

после шумных и бурных открытий,

после пряных претензий,

проклятий, побед, прожектерств

мы уйдем в тишину,

где не будет ни слов, ни амбиций,

ни орбит, ни оков, ни сражений,

ни братств, ни сестерств.

Мы вовсю отдохнем,

мы вовсю, наконец, намолчимся,

мы во всем, наконец,

обретем совершенство и лад.

Хочешь - нет, но оно

непременно зачем-то случится,

как случается ночь

после дня боевых серенад.

Скоро вспыхнет трава,

скоро лето начнет совершаться,

скоро цены взлетят

и некстати заноет плечо,

скоро мы в немоте

будем трудно друг с другом прощаться,

скоро мы уходить

друг от друга некстати начнем.

* * *

Все слова убегут,

расплывутся и выцветут краски,

под обломками памяти сгинут

друзья и враги,

только имя твое

буду вслух повторять без подсказки,

норовя заглушить им развязки

шальные шаги.

Только имя твое -

детский импульс души и гортани:

Валя, Валя, Валюна -

легчайший разрыв немоты,

немудреный набор

или вздор предзакатных стенаний,

тайный всплеск упований

на бегство из лап пустоты.

Валя, Валя, Валюна, -

срывается с губ, словно с петель.

Валя, Валя, Валюна...

Да нет, ничего, просто так.

Это я - просто так.

Просто вырвалось. Да. Просто ветер.

Просто вечер во мне.

Просто так, - говорю.

Просто так.

Снимки памяти

* * *

На старинной фотографии

молодая моя бабушка:

гордый стан, графини грация,

платье черное до пят

ниспадает вниз кулонами,

модный зонтик, шляпка, локоны

и рука по локоть в сотканном

белом кружеве наяд.

А на снимке моей памяти

гордый стан, в дугу изогнутый,

в дранном выгоревшем платьице,

на горбу сатина клин,

руки в жилах в вечных хлопотах,

пыль седин на ветхих локонах

и лицо по шею в сотканном

мелком кружеве морщин.

Стала голью, стала ведьмою

моя бабушка до времени,

чтоб семью спасти от голода,

от безмерной нищеты,

лишь глаза на снимке памяти

сохранились в прежней кротости

и душа по корень соткана

из тепла и доброты.

* * *

Я помню голод в самом раннем детстве,

в послевоенном зареве утрат.

Я бегал по зареванной Одессе

в изодранных до ягодиц трусах.

Успенский переулок, Преображенка,

развалка, церковь, скверик за углом,

Валек и Тюля, Яшка, Яковенко

и дядя Мить с простреленным ребром.

Мы воровали мелкие предметы:

мороженое, вафли, пирожки.

Бычки* стреляли, делали кастеты

и киные** меняли на ножи.

В развалинах, на камнях, как на тронах,

рассаживались вкруг плечом к плечу

и залихватски - свято и бездомно -

выкуривали строго по бычку.

А дядя Мить, серьезный и отважный,