Взять, к примеру, «соцарт». Пародируя наиболее характерные явления сталинского и застойного официоза, не увеличивает ли он и без того приближающееся к «критической массе» количество антихудожественных произведений на рынке искусства? Критической потому, что естественный, органичный и потому не слишком громкий голос подлинного искусства все более заглушается барабанным боем и трубными звуками декларативного искусства — как конформизма, так и нонконформизма — в равной и всевозрастающей степени.
Да, действительно, совсем недалеко то время, когда красный флаг в композиции, достоинство погон и количество звезд у портретируемого заведомо определяли место и ценность произведения на художественной выставке. Но на тех же выставках, которые подвергаются теперь огульной критике, в стороне, как говорилось тогда между собой, от «иконостаса» внимательный зритель мог отыскать и иных художников, художников, которые последовательно и бескомпромиссно следовали внутренним побуждениям. И когда в самые суровые для искусства времена работы их не только не покупали, но часто и не допускали на выставки, они не декларировали свой «нонконформизм», нередко сознательно укрывались в тень, чтобы продолжать следовать своим внутренним убеждениям. И помыслы их устремлялись не вправо, не влево, а к тем глубинам, где виделись им крупицы подлинной художественной правды. Работая не за страх, а за совесть, они в силу суровых обстоятельств успевали порою меньше, чем хотели бы и могли бы сделать. Зато то, что им удавалось создать, и сегодня не нуждается в перестройке.
Начавшаяся в нашей культуре переоценка ценностей едва ли будет в состоянии по-настоящему заглянуть в глубины полувековой тени, пока не преодолеет стереотип «правое-левое», пока не вспомнит забытые за раскачиванием вправо-влево подлинные критерии искусства.
Суждения Алфеевского, вся творческая его судьба, отраженная в предлагаемом сборнике, — хорошей пробы звено в цепи, ведущей нас к восстановлению культурной художественной преемственности, необходимость которой осознается сегодня, как никогда, остро.
М. Митурич-Хлебников
От автора
Свои воспоминания я начал писать давно. От дней далекого раннего детства сохранился дневник, в котором изо дня в день в нескольких строчках, в количестве всегда одинаковом, с редкой точностью описывались «богатые» события моей жизни. Каждодневная моя запись в дневнике начиналась всегда без изменений: «Я встал рано, почайпил». Затем я сообщал, что шел с няней или мамой в гимназию, где учился в подготовительном классе, затем обед, приготовление уроков и игры в казаки-разбойники в церковном саду Василия Кесарийского.
Кончалось все всегда одинаково: «Было очень весело». И так каждый день.
Как-то утром, проснувшись от стука передвигаемой в столовой мебели, я встал и пошел поискать собаку, но ее нигде не было видно. Дверь в кабинет отца была открыта, и я услышал, как папа, протягивая маме мой дневник, сказал: «Оля, наш сын растет идиотом». Увидев меня, отец сказал: «Слушай, Валерий, пока я жив, ты будешь каждый день чай пить, и нет никакого смысла это записывать. Писать надо о событиях, о своих впечатлениях и просто о школе, о своих товарищах и не обязательно в одинаковом количестве строчек».
Не теряя времени, я на целую страницу подробно описал мою любовь к нашей собаке, огромной собаке (помесь ньюфаундленда с сенбернаром).
Сохранилась в моем дневнике запись нашего, всей семьи, путешествия в Троицкую лавру. Это трогательно-наивное, во всех подробностях описание сопровождалось и описанием моих впечатлений.
Потом я как-то внезапно повзрослел. Появились другие интересы, и свои «Воспоминания» я забросил на много лет. Сейчас, когда я пытаюсь вернуться к ним, меня поражает та космическая скорость, с которой прошла жизнь.
Помню, как нестерпимо тянулось время в детстве и как мимолетно все это оказалось. Обладая от природы хорошей памятью, я все же удивляюсь тому большому числу белых пятен и черных дыр в моем прошлом.
Я хочу записать то, что без всякого усилия памяти вдруг всплывает из бесформенного мрака, которому нет ни начала, ни конца и в глубине которого таится что-то неосознанное. И не всегда мне понятно, отчего в этом бесформенном пространстве наряду с яркими и значительными для меня случаями в моей жизни вдруг с ослепительной яркостью открываются видения беспредметные. Я вспоминаю запах трав, шум листьев, тепло солнца на щеке, неуловимую атмосферу моей жизни. Возникают во всей своей осязаемости случаи и картины подчас совсем незначительные — почему не могу понять, может быть, из-за их какого-то особенного сопровождения, из-за цепи ассоциаций. Не знаю.