Фридрих открыл глаза и уставился в потолок. Он был белый и ровный, только в углу вилась едва заметная трещина. Больница, подумал он, повернув голову, как я оказался в больнице? В палате было еще две пустых койки и тумбочки, такие характерные больничные тумбочки, как в кино. Фридрих никогда раньше не был в больницах.
И его мать с отчимом тоже не были в больнице, они разбились на самолете, и все, что от них осталось, можно было сразу хоронить в закрытом гробу.
У Фридриха нигде не болело, и он с внезапным волнением заглянул под одеяло — а вдруг ему отрезали там все, потому и не болит. Но все было на месте, только на боку свежие шрамы и синяки. Фридрих осторожно их потрогал, а потом потеребил себя за яйца. Член потеплел и слегка налился, и Фридрих облегченно улыбнулся — все было в порядке. И тут же испуганно натянул одеяло до подбородка — дверь распахнулась.
В палату стремительно вкатился кругленький врач.
— Ну, молодой человек, что тут у нас? — спросил он, улыбаясь.
— Все хорошо, — ответил Фридрих. — Что со мной случилось, доктор?
— А что вы помните? — заинтересовался доктор.
— Я ехал на поезде, — пожал плечами Фридрих и почувствовал, как заныло в ушибленном боку. — А потом ничего не помню.
После гибели матери и отчима Фридриха отправили к отцу. Тот не приехал на похороны, ограничившись телеграммой с соболезнованиями. И Фридрих поехал в свой новый дом один, родственники просто посадили его на поезд Коскенц-Рейнбург и помахали с перрона.
“Ты же уже большой мальчик, Фридрих, доедешь сам, — сказала тетя со стороны матери. — Надеюсь, этот подонок тебя хотя бы встретит”.
Отец с матерью развелись десять лет назад, когда Фридриху было пять. И с тех пор он ничего не слышал ни об отце, ни о своем брате-близнеце, оставшемся с ним. Брата звали Герберт, и у Фридриха от него остались только две фотографии с давнего морского отдыха: на одной два одинаковых беловолосых малыша играли с волнами, а на второй брат лупил его лопаткой. А от отца не было даже фотографий.
— Ужасная авария прямо на вокзале, у поезда отказали тормоза, и он вылетел на перрон, — вырвал его из воспоминаний доктор. — Удивительно мало пострадавших, кстати, всего один погибший и пять человек ранено. Ну, вы-то вообще царапинами отделались, молодой человек, странно только, что память…
Доктор вытащил фонарик и принялся светить Фридриху в глаза.
Его еще помучили какими-то анализами, Фридрих сто раз успел раскаяться, что признался в потере памяти. А потом к нему пришли посетители. “Твой отец и брат”, сказала медсестра, улыбаясь, и Фридрих с волнением сел на постели. Сильно ли изменился отец по сравнению с мутными воспоминаниями десятилетней давности? Похож ли на него брат, или…
Отец, широкоплечий и высокий, оказался сильно похож на самого Фридриха, только повзрослевшего. А брат — не похож, хотя у него были такие же серые глаза и белые волосы. Только лицо другое.
— Ну, привет, Фридрих, — сказал отец.
— Здравствуйте, — пробормотал Фридрих неловко.
— Врач сказал, что тебя уже завтра можно забирать, — сказал отец со слегка недовольным видом, словно хотел бы подержать Фридриха в больнице подольше.
Фридрих пожал плечами и покосился на брата. Тот ковырялся в подъемном механизме кровати.
— Ладно, — сказал отец, — пообщайтесь пока.
И вышел. Фридрих растерянно уставился на закрывшуюся дверь.
— Круто, ты в каком вагоне был? — оживился брат. — Оно все так полетело, как в фильме бля, — он засмеялся и сел на постель к Фридриху. — Как оно было?
— В четвертом, но я не помню ничего, сознание потерял.
— Облом… А шрамы покажешь?
Фридрих задрал пижамную рубашку и продемонстрировал бок.
— Нормально, — одобрил Герберт и потянулся пальцем.
— Эй, нечего там тыкать, — Фридрих снова опустил рубашку.
Некоторое время они молчали, разглядывая друг друга.
— А я думал, что мы однояйцевые, — сказал наконец Фридрих.
— Да, с яйцами полный комплект оказался, — хмыкнул Герберт. — Опять облом. А хочешь, я тебе тоже шрам покажу, от аппендицита?
— Давай, — согласился Фридрих.
— Вот, наслаждайся, — Герберт поднял майку и повернулся к нему боком.
— Тоже круто.
— Ага… Прикольно еще знаешь что?
— Ну?
— Вот мамочка наша с ебарем со своим в авиакатастрофе погибла. Ты чуть в поезде не навернулся. Что следующее? Вертолет прямо к нам в дом свалится? Это рок!
— Не говори так о ней, — нахмурился Фридрих.
— О ком?
— О матери!
— А как? — удивился Герберт.
— Никак, дебил.
— Сам недоумок.
Они снова замолчали.
— А как ты к пидорам относишься? — вдруг спросил Герберт.
— Что?
— Ну, к пидорам, которых в жопу ебут, — понизил голос Герберт.
— Что тебя вдруг пидоры интересуют, — нахмурился Фридрих. — Терпеть их не могу.
— Ага, я тоже. А ты бы хотел такого выебать?
Фридрих представил себе раскрашенного гея из телевизора и поморщился:
— Фу бля.
— Ну а что, — заржал Герберт, — какая в жопу-то разница. Девка или пидор. Жопа — она круглая и гладкая.
Фридрих представил себе круглую и гладкую жопу и поерзал:
— Ну… волосатая же у мужиков.
— А если бритая?
Фридрих покраснел.
— Да зачем тебе это?! — разозлился он вконец. — Свою, что ли, предложить хочешь?
— Нет, есть одна на примете, — таинственно ответил брат.
— Прямо здесь, в госпитале? — Фридрих посмотрел на него с непонятным для себя самого волнением. — Гонишь.
— Верный вариант, — подмигнул Герберт. — Я попробую устроиться здесь на ночь, типа с тобой посидеть. Заботливый типа брат такой.
— Ну-ну, — с сомнением отозвался Фридрих.
Но Герберту каким-то образом удалось навесить всем лапши на уши и занять соседнюю с Фридрихом койку. На правах члена семьи. С собой он притащил пару игровых консолей, и они до поздней ночи сражались друг с другом. Фридрих даже забыл, ради чего они это все затеяли.
— Ну все, пора на блядки, — сказал Герберт часов около двух и отложил свою консоль в сторону. — Готов?
И Фридрих снова почувствовал, как будто его сердце колотится где-то в горле.
— Так ты серьезно?
— А ты зассал, что ли?
— Я не зассал, но с чего какому-то пидору нам в жопу давать? Он тебе давал раньше?
— Неа, — Герберт натянул кроссовки. — Но сейчас даст, сто пудов.
Фридрих поискал свою обувь и не нашел.
— А кто он такой вообще? — он с сомнением посмотрел на больничные тапки и решил идти босиком. Вдруг убегать придется.
— Ну знакомый пидор, вот хуле ты прицепился!
Фридрих заткнулся, и они тихо выскользнули из палаты. В коридоре никого не было, только горел свет из открытого кабинета дежурной медсестры. Они пробежали мимо него, пригибаясь, как под обстрелом.
А на лестнице Фридрих прижал Герберта к стене: