Ему несколько раз предлагали более крупные должности, сватали даже в заместители председателя горпромсовета, но он, помня о своей бурной биографии и о некотором несоответствии анкетных данных с житейской практикой, вежливо, но твердо отказывался. А когда Бушуев уж очень насел на него, Юрий Андреевич находчиво отпарировал:
— Я человек беспартийный, могу не ту линию загнуть,
Бушуев, однако, не успокоился.
— Линию мы выправим, а беспартийность твоя не на всю жизнь.
Юрий Андреевич от активных действий воздержался, но предложение запомнил.
Но вот однажды зимой командировали его в Ленинград. Дел у него было не много — согласовать в одном учреждении поставки ножевой фанеры для мебельной фабрики горпромсовета и добиться скорейшей отгрузки вагона толя для «Коопремонтстроя».
В ночь перед отъездом, дождавшись, когда жена и дочь уснули, Юрий Андреевич «снял остатки». Как ни осторожно расходовал он деньги, все же покупка дома, денежная реформа и ежемесячные дотации к зарплате свели почти на нет дальневосточные запасы — в христофоровской кассе оставалось около пятнадцати тысяч рублей.
В Ленинград Христофоров приехал в грустном, настроении — словно голодный вылез из-за стола.
В служебных делах, правда, повезло — работники в обоих сбытах оказались оперативными, решительными, все уладилось за день.
Утром следующего дня Юрий Андреевич пошел купить подарки жене и дочери. Прямо из «Европейской», где ему удалось получить номер, он, перейдя Невский, попал в Гостиный двор.
В галантерейном отделении молоденький продавец отмеривал покупательнице узкую резинку для вздержки. Покупательница попросила показать черные ленты для кос и пожаловалась на строгие порядки в школе: «Не понимаю, почему девочки должны ходить в класс только с черными лентами. С алыми или с голубыми не позволяют. А это так нарядно». Продавец отшутился: «Начальству виднее!» — и, завернув покупку, сам получил деньги. Покупательница поблагодарила и ушла. Продавец с вежливой улыбкой обратился к Христофорову:
— Что прикажете?
Юрий Андреевич не успел ответить. Продавец вдруг с беспокойством прикинул на счетах и, подбежав к двери, крикнул:
— Гражданочка! Вернитесь!
Он постоял на пороге и смущенно сказал Христофорову:
— Ушла…
— Не доплатила?
— Я с нее лишки взял. Ленты с первого числа уценены, а я по старой цене подсчитал…
— На много?
— Почти на пять рублей.
— Не разорится. Видал, какая на ней шуба?
— Неловко…
— С миру по нитке… Сколько примерно через вашу лавочку покупателей проходит?
— Проходит много, да не все покупают. Многие только интересуются…
— А сколько вот таких лопоухих, вроде этой дамочки, которую вы общелкали?
— Не понимаю, о чем вы… Я же вам сказал — новая цена…
— Возможно. Если таких дамочек до ста в день пропустите, большой барыш можно иметь.
— Гражданин! Я бы просил вас…
— А ты помалкивай… А то я мигом постового крикну. Новые цены! Не на таковского напал.
— Если вы не прекратите, я сам милицию приглашу!
— Черт с тобой. Неохота связываться… Времени у меня в обрез.
Юрий Андреевич хлопнул дверью и вошел в соседнюю секцию — писчебумажных и канцелярских товаров. Делать ему тут было ровным счетом нечего. Но сердце колотилось» стало трудно дышать. Продавец из галантерейного отделения не выходил из головы: «За минуту почти пять рублей заработал! Сколько ж он за смену отхватывает? А все почему? Без кассы, сам даю, сам беру…»
Часа три бродил он по Гостиному, прикидывая: сколько тут можно заработать, если действовать с умом, осторожненько.
К полудню он попал в Дом торговли, поднялся на последний этаж и сверху начал обозревать этаж за этажом, все с теми же мыслями: «Да тут озолотиться можно!»
Из Дома торговли он прошел в большой «Гастроном» на Невском. Здесь он совсем потерял голову, так захотелось ему самому встать за прилавок, резать колбасы, отвешивать семгу.
— Если бы все это было мое! Да что я… С ума, что ли, схожу? Зачем мне все это? А хорошо бы…
Он подошел к контрольным весам, окрашенным под цвет слоновой кости, и не удержался — погладил их.
Вскоре он сидел в ресторане «Восточный». Пахло жареным луком, помидорами. За соседним столиком сначала тихо, а потом все громче и громче спорили трое веселых здоровяков. Два тугих портфеля лежали на стуле. До Юрия Андреевича доносилось:
— Зачем ему наряд? Пусть он позвонит Крылышкину, а еще лучше — сам к нему зайдет… Отпустит! Я же его всю жизнь знаю… Мужик деловой…
Ночью в поезде Юрий Андреевич долго не мог уснуть.
«Хватит мне разыгрывать «работягу». Занимаюсь черт знает чем! Пусть кто-нибудь другой политпятиминутки и производственную гимнастику внедряет».
Он вспомнил про свой «остаток», и под ложечкой снова засосало как от голода. «На полгода, больше не хватит. А после что? Те трое в ресторане на сдачу даже не посмотрели. Зашибают, значит, здорово. И никто их не трогает. Надо только не зарываться. Благородно надо, и подо все лозунги современные подводить: «Расширяем производство для более полного удовлетворения нужд трудящихся!» И будем расширять, и этим самым трудящимся действительно поможем, но и себя не обойдем… Самолеты делать не надо, их советская власть без нас делает; Станки или машины — не наше дело. Даже зажигалки не будем осваивать— пусть советская власть сама осваивает. А вот про камешки она не вспомнит. Камешки наши. И вообще советская власть за всем углядеть не может — дел у нее миллионы, а мы выберем одно-два. А может, в производство вообще лезть не надо. Есть где руки приложить: пересортица, недовес, списания… Если с умом— никакой контроль не страшен. А прейскурант? На одну только селедку, говорят, полсотни цен, и все разные. А мясо? А птица? Уточка или курочка третьей категории? А мы ей на лапку— бумажную браслеточку с первым сортом! Яблоки! Мандарины… Одному, понятно, ничего не сделать: нужны помощники. А где их взять? В отдел кадров не пойдешь, в техникум заявку не отнесешь. Надо самому. Постой, постой, кто это у меня недавно две сотни до получки просил? Кокин! Совершенно верно — Кокин, заведующий колбасной мастерской. Дурак, видно, иль, может, для отвода глаз просил? Колбасная — это же золотой прииск, жила… Скорее всего, он дурак, не умеет разрабатывать. Я ему пятьсот для начала предложу. А если не возьмет? Возьмет. У него глаза жадные. Хорошо бы еще Латышева из «Сети». Цех кондитерский у него замечательный. Можно такие дела делать! А он на деньги лютый: хрусталь все скупает, картинки заказывает. Говорят, одних собственных портретов четыре штуки держит… А если Стряпкова захороводить… Ничего, кадры найдутся, важно их воспитать».
Засыпая, Христофоров подумал:
«Пойду к Бушуеву. Скажу: «Давай рекомендацию, я теперь понял— без партии мне не прожить!» Или еще что-нибудь в этом роде. Найду что сказать. Он, дурной, еще обрадуется… А может, не надо? На партийные документы фотоснимка нужны. Придется сниматься. А это ни к чему. Нет, не надо, не пойду…»
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
объясняющая, почему директор ресторана «Сеть» Алексей Потапыч Латышев прервал свой завтрак
Алексей Потапыч завтракал ровно в восемь. Он вообще жил по твердому расписанию: утром употреблял «столичную», пополудни «старку», вечером коньяк. Отклонение допускалось в одном случае — отсутствующая по недосмотру буфетчицы «старка» заменялась схожей по цвету «охотничьей». Пива душа Алексея Потапыча не принимала вовсе. Для сопровождения «столичной» шел боржом или нарзан. Коньяк и «старка» проходили самостоятельно.
К сервировке утреннего стола Алексей Потапыч относился совершенно равнодушно: вся закуска подавалась на узкой, длинной селедочнице.
— Важно что, а не на чем. Я ведь не клиент. Это гостя надо сервировочной ударить, чтобы он сразу понял — тут тебе не чайная, а первый разряд… Лично мне важно качество.