И тут произошло нечто непостижимое, ошеломляющее, чудовищное: медведеподобный, вблизи еще более крупный, громоздкий детина, нанес Эдмону страшный удар — сокрушительную пощечину. Это не была умеренно-сильная, корректная пощечина, какой французский жантильом или английский джентльмен вызывают своего противника на поединок. Это был удар грубый, чуть-чуть не смертельный, нанесенный хотя и ладонью, а не кулаком, но способный свернуть менее прочно посаженную голову, чем какой был одарен природой Дантес. От этого удара Эдмон свалился с сидения на пол, теряя сознание. Жюль, пытаясь его поддержать, тоже упал.
— Дантесу за Пушкина… — громко и резко добавил парень, как бы что-то поясняя. Чуть помедлив, не дожидаясь, когда поверженный поднимется, он зашагал к своей группе. Та, уже стоя, ждала его возвращения, и тотчас же все вместе они направились к выходу. Видимо, перспектива разговора с полицией их не устраивала… А Жюль и Гайде припали к Эдмону.
Эдмон не сразу и не без усилий с помощью Жюля, Гайде и одного из соседей по столикам, поднявшись и снова усевшись на свой стул, смертельно бледный, ничего не понимающий, растерянный, близкий даже к тому, чтобы зарыдать от незаслуженной обиды, тупо и мрачно молчал, уронив голову на грудь, а руки — на колени.
— Что же это такое… Что же это такое? — почти беззвучно бормотал он. — Что я сделал этому человеку? Чем заслужил я такое убийственное оскорбление?
Разумеется, он все это произносил по-французски, но человек, любезно помогавший ему подняться, понял эти полубессвязные фразы и сказал:
— Если вы ничего не имеете против, я, пожалуй, мог бы попытаться, месье, пролить некоторый свет на эту несомненную для вас загадку…
Его французский язык был безупречен, изысканно точен и без акцента. Собеседник явно принадлежал к высшему кругу москвичей.
Эдмон с усилием, полусмущенно, полудосадливо кивнул:
— Прошу вас, милостивый государь.
Стыд перед Гайде, перед Жюлем, перед самим собой давил его. Он с трудом боролся против напрашивавшегося взрыва гнева.
Любезный сосед прикоснулся к его плечу:
— Успокойтесь, месье… Сейчас я постараюсь объяснить вам причину свалившейся на вас горестной и оскорбительной неожиданности… Дело, мне кажется, в том, что не столь давно наш величайший русский поэт Александр Сергеевич Пушкин был убит французским Дантесом.
— О! — вырвалось одновременно из трех уст: Эдмона, Гайде и Жюля.
— Но ведь не мною же! — тотчас же горестно вскричал Эдмон. — Имя Дантес довольно редкое во Франции, не спорю, но причем тут я, месье москвич? Я только сейчас припоминаю, что мельком слышал или видел в газетах сообщение об этом печальном событии.
Гайде дополнила его слова:
— Месье москвич, ваша заботливая доброта располагает к искренности. Помню и я, как мой дорогой муж, — она указала на Эдмона, — прочтя заметку об этом происшествии в далекой тогда для нас России, со вздохом сказал, но вместе с тем и с улыбкой, месье, он, мой Эдмон Дантес, любит пошутить: «Теперь в Россию можно будет ехать только инкогнито!» И вот, увы, он начисто забыл об этом. Это ли не доказательство чистой совести?
— И чистых рук! — одобрительно подтвердил москвич, кивая. — Не знаю, нужны ли вам дальнейшие пояснения, но хочется чуть-чуть оправдать в ваших глазах этого моего молодого соотечественника, который своей выходкой оскорбил не только ни в чем неповинного гостя, но и нашу славную Москву, и больше того — всю Россию! Ужасна, подобная выходка! Но все же кое-что может ее оправдать — патриотизм, господа, патриотизм! Напоминаю, человек, носящий имя Дантес, лишил жизни величайшего поэта России, красу и гордость русского народа — Пушкина! О, Александр Сергеевич Пушкин, был кумиром нашей страны, и молодежи в особенности… Простое созвучие «Дантес», господа, может сейчас вызвать приступ бешенства у нашего русского человека, и тем более у горячего молодого студента, да еще, может быть, хватившего чуть-чуть… А этот богатырь, что нанес вам удар, месье Дантес, наверняка из студентов. По-моему, я его мельком где-то уже видел… Его счастье, что не оказалось поблизости полицейского. Этот поступок не сошел бы ему с рук… Можно и сейчас начать розыск, и наказание рукоприкладцу будет… Строгая кара!
Эдмон молчал… Наказание… Кара? Но тому ли, кто ее по-настоящему заслуживает? Тому ли кто был подлинным виновником этого поистине страшного происшествия? Что в самом деле совершил этот похожий на медведя студент, явно простодушный, но пламенный поклонник своего великого соотечественника, поэта Пушкина? Случайно услышанное имя «Дантес» вызвало у него приступ ярости, желание хоть так отплатить за гибель великого певца! А разве сам он, Эдмон, не отдал чувству мести лучшие свои годы? Разве не была месть для него главным двигателем и маяком на протяжении многих лет? Разве не приравнивал он месть, реванш к высоким законам и правам человека? Эдмон покачал головой: