Все как-то сложно, тяжеловесно. И сама не рада, а так уж получается.
Ничего, будет случай, будут обстоятельства, будет перемена к лучшему. И все поймут друг друга. Лена уверена в этом. Само все образуется.
Гремит музыка, как будто в доме праздник, а просто Лена в кухне моет посуду. Летают в руках ложки и вилки, тарелки, как у жонглера, поворачиваются, как надо. Лена почти танцует в маленькой кухне. А вода льется из крана, как хрустальный родник. А за окном поют синицы. И музыка заглушает их нехитрую песню, потому что весело, всем весело, всему миру весело, и земле, и небу, и скамейке под окном.
А все потому, что весело Лене — и причины для веселья вовсе не обязательны. Просто хорошо жить. Быть молодой, смотреть на солнце, слушать музыку, верить в счастье.
Кружится по кухне девочка с тарелкой в руках, она пощелкивает по мокрой тарелке пальцами, как по бубну. А на плече у девочки развевается шарф, вернее — кухонное полотенце.
Стройная девочка, ритмичные движения, только что придуманный танец — не придуманный даже, а рожденный из музыки, света за окном, радости в душе.
Она была в эти минуты самой собой, не зажатая, не смущенная. И ей было хорошо, и она была хороша. Жаль, что никто никогда не видел такой Лены. Впрочем, как раз сегодня один человек видел. Этот человек недавно завел новую моду — стоять на другом конце двора и смотреть в освещенное окно Лены. Этот человек, к сожалению, всего лишь Ромка из параллельного класса. Но — стоит и смотрит, глаз не спускает. Конечно, подглядывать нехорошо. Но Ромка считает, что он не подглядывает, а любуется. Любоваться никто не запретит.
…Прошлой весной, в конце восьмого класса, был с Леной такой случай.
Мама позвонила с работы и сказала:
— Сегодня будет кино, приезжай. Только нарядись.
В мамином институте иногда показывали фильмы, это называется клуб кинолюбителей или как-то в этом роде. До самой последней минуты никто не знает, какой фильм привезут. Но бывает, что привозят шедевры. И все мамины сотрудницы к концу дня звонят: «Приезжай, будет кино». А мама еще обязательно добавляет: «Только нарядись». Мама знает, с кем имеет дело.
Лена надела новое платье и пошла к метро. Мама не догадывается, что Лена любит ездить к ней на работу именно из-за того, что может нарядиться. Мамы часто имеют о своих детях одностороннее представление. Лена не любит наряжаться на школьный вечер. Там, ей кажется, кто-нибудь обязательно скажет: «Чего это ты вырядилась?» И все начнут ее разглядывать. А это перенести трудно. Пусть уж она будет привычной для их глаз. Они привыкли видеть ее в школьной форме, ну и пусть будет на вечере что-нибудь неброское, неяркое, не очень новое. А к маме на работу — пожалуйста, с удовольствием. Там взрослые люди, никто не прицепится, не пошутит, не обидит. И не вытаращит глаза: «Чего это ты?»
В метро было тесно, конец рабочего дня. Плечами по плечам, портфелями по ногам, сумкой по чулкам — обычное дело. Но, кажется, чулки не порвали.
— Привет, ты куда? — услышала Лена знакомый голос. Она увидела Сережку Лебедева, своего одноклассника.
Сережка был высокий, выше всей толпы. Спортивная сумка висела на плече.
«На тренировку едет», — догадалась Лена. Все в классе знали, что Сережка Лебедев занимается спортивной ходьбой. Забыть об этом было нельзя, потому что учителя часто ставили Лебедева всем в пример. Классная особенно: «Посмотри на Лебедева — все успевает. Учится лучше тебя, спортом занимается три раза в неделю. А ты?..» И получалось, что, как ни поверни, ты — ничтожество, а Лебедев — молодец. В классе к нему и относились как-то сдержанно. Может, он и хороший парень, но от всех в стороне — некогда ему.
Сережа пробился к Лене сквозь толпу. На него ворчали, а он не обращал внимания и улыбался ей. Лена обрадовалась Сереже, и сама удивилась: «Чего это я? Лебедев и Лебедев. Случайная встреча». Но радость не проходила.
— Ты куда? — снова спросил он.
Лена хотела ответить: «В кино». Но почему-то стала подробно рассказывать про мамину работу, про киноклуб, где будет новый фильм, а какой, неизвестно. Мелькали станции, а она все талдычила про не интересный никому киноклуб. И с ужасом понимала, что надо остановиться, перестать говорить, спросить о чем-нибудь. Ей так хотелось поговорить с Сережей, а получалось, что она произносит длинный, дурацкий, никому не нужный монолог. Что это с ней? Ей неприятно было слышать свой голос, слишком взволнованный, взвинченный. Она хотела хотя бы говорить помедленнее, не трещать — и все равно говорила быстро. Ее трудно было слушать, и она сама это знала. А ведь при этом голова работала нормально, и она понимала, что незачем спешить с рассказом, Сережа ведь не уходит, он же сам продрался через толпу, чтобы с ней поговорить, именно с ней, с Леной.