Лидия Чуковская
Прочерк
От публикатора
Автобиографическая повесть Лидии Чуковской «Прочерк» печатается посмертно и впервые выходит отдельным изданием.
В центре повести короткая жизнь мужа Лидии Чуковской, астрофизика Матвея Петровича Бронштейна, расстрелянного в годы «ежовщины».
В «Прочерке» – восемнадцать глав, в которых рассказано о юности автора, о ссылке в Саратов, о работе в редакции ленинградского Детиздата, руководимой С. Маршаком, о знакомстве с М. П. Бронштейном и их жизни до ареста. Названа повесть так потому, что в свидетельстве о смерти Матвея Петровича, выданном в 1957 году, спустя девятнадцать лет после его гибели, в графе для указания «причины смерти» и «места смерти», стоял прочерк.
Работа над повестью, начавшаяся в 1980 году, длилась в течение шестнадцати лет – до самой кончины Лидии Корнеевны в феврале 1996-го. И не была завершена.
Хлынувшая в 90-е годы лавина новых фактов, обнародование секретных документов из архивов ЧК-НКВД-КГБ – от подавления Кронштадтского восстания и расстрела Гумилева до недавних лет – всё это побуждало автора возвращаться вновь и вновь к отработанным главам, перестраивать их, переписывать, дополнять. В те же годы Лидия Корнеевна получила возможность ознакомиться со следственным делом Матвея Петровича, нашлись сокамерники, рассказавшие ей о его последних днях.
Однако дополнить «Прочерк» этими новыми фактами Лидия Корнеевна уже не успела.
Предлагаем читателю тот вариант, который был полностью завершен еще до перестройки, в 1986 году.
О новых фактах и документах, которые автор намеревался включить в «Прочерк» рассказано в моем послесловии «Несбывшиеся планы».
В качестве Приложения помещены стихотворения Лидии Чуковской, посвященные М. П. Бронштейну.
Впервые «Прочерк» был опубликован в составе двухтомника сочинений Л. К. Чуковской в 2001 году (М.: Арт-Флекс. Т. 1).
На это издание отозвался лауреат Нобелевской премии, академик Ж. И. Алферов. В письме ко мне он писал: «Среди потерь, понесенных Институтом и нашей наукой, убийство Матвея Петровича Бронштейна является одним из самых трагических и бесконечно тяжелых. Мы потеряли не просто замечательного ученого, писателя, человека, мы потеряли для страны будущее целой научной области.
Для меня М. П. Бронштейн открыл своей книгой „Солнечное вещество“ новый мир. Я прочитал ее первый раз в 1940 г., когда мне было 10 лет. Мама работала на общественных началах в библиотеке, в небольшом городке Сясьстрой Ленинградской области и хорошие книги „врагов народа“, которые ей приказывали уничтожать, приносила домой. Так у нас появились „Солнечное вещество“...»
Приведем еще один отзыв о М. П. Бронштейне, принадлежащий другому лауреату Нобелевской премии по физике академику Л. Д. Ландау. 16 августа 1956 года, поддерживая хлопоты о реабилитации М. П. Бронштейна, он писал: «В его лице советская физика потеряла одного из наиболее талантливых своих представителей, а его научно-популярные книги принадлежат к лучшим, имеющимся в мировой литературе. Я уверен, что это мнение разделяется всеми нашими физиками».
Неоценимую помощь при написании «Прочерка» оказывали в разные годы историк Дмитрий Юрасов (помогавший автору в сборе материалов), историк физики Г. Е. Горелик и главный редактор Лениградского мартиролога А. Я. Разумов. Пользуюсь возможностью выразить им свою благодарность.
Елена Чуковская
ПРОЧЕРК
Из архива. Незавершенное
Трудно убеждать себя в смерти дорогих людей. Но они и не умирают, а продолжают жить в нас и обитают в нашей душе.
«НИ СОН, НИ ЯВЬ»
Я начала писать эту книгу, не ставя перед собою никакой художественной задачи. Да и вообще никакой четко определенной задачи. Это не статья, не повесть, не лирика, не публицистика... Что же это? Воспоминания? Быть может. Мне хотелось попросту вспомнить и записать все, что знаю о моем муже, физике-теоретике Матвее Петровиче Бронштейне, погибшем в 1937 году.
Однако чуть только я взялась за перо, оказалось, что это «попросту» вовсе не просто.
Анна Ахматова говорила: «Не следует писать воспоминания о человеке, которого знал мало, не близко, всего лишь издали». Наверное, она права. Но человек, которого знал отнюдь не издали, тоже с трудом поддается изображению. По противоположной причине. Слишком близко – дотронуться можешь, изобразить – нет. Весь он на тебя наступает, тебя обступает, теснит. В особенности трудно, если пишешь через десятилетия. И вовсе не потому, что время стерло в твоей памяти его черты. Нисколько. Мертвые отличаются от живых тем, что никогда не умирают. Они всегда с нами. Минуют годы – они всё глубже и глубже втесняются в душу. Оглядываясь, убеждаешься, что тот, кого ты утратил, неуловим для изображения потому, что от тебя неотделим. Сросся с тобой. Вы нерасторжимы. За эти годы он так прочно врос в твое воспоминание, что ты уже не различаешь, где ты и где он. Это тем более поражает, что в жизни вы были отнюдь не сходны. Однако годы разлуки, когда в тебе неустанно работала память, завершили свой труд. Пытаясь вспомнить его, неизбежно вспоминаешь себя. Всматриваясь в даль, напрягая взгляд, чтобы разглядеть его, вспомнить, запечатлеть – натыкаешься на собственную жизнь. Я хочу написать о Мите, а пишу о себе. Хочу писать о нем – пишу о других. Читатель, ожидающий последовательных воспоминаний под заглавием «Матвей Петрович Бронштейн», будет разочарован. Назвать его именем то, что я сейчас пишу, я не вправе. Я помню себя с ним, его со мною, помню свою память о нем, а не Бронштейна самого по себе.
Я не в силах угадать, как должно называться мое сочинение. Тот, о ком я веду речь, с годами растворяется в моей памяти – значит, хочу не хочу, сделался до известной степени мною, и, желая говорить о Бронштейне, я с неизбежностью обречена говорить о себе. Время? Оно тоже течет сквозь меня, время – это, в сущности, течение моей жизни, это опять «я и другие».
Как же быть с воспоминаниями о Бронштейне?
...Главное, что я помню о нем, – это его отсутствие. Нестерпимое. Себя в его нестерпимом отсутствии. Себя под гнетом безвестия. Длилось оно гораздо дольше, чем наше знакомство и совместная жизнь. Оно определило мою судьбу до встречи с Матвеем Петровичем и в особенности после – после насильственного разлучения.
Надо признаться, отсутствовал он весьма деятельно. «Отсутствие Бронштейна» – вот как, пожалуй, следовало бы озаглавить эту книгу. Она похожа на бессонницу, когда от снотворного пересохло во рту, когда «ни сон, ни явь», когда все уже позабыто – и в то же время помнишь ярко, ясно, с особенной остротой.
ПРЕДЫСТОРИЯ
Моей встрече с Бронштейном предшествовал смутный гул его начинающейся известности. Встретились мы впервые весной 1931 года. О Матвее Петровиче тогда много говорили кругом, и чего только не говорили! Каких только россказней об этом восходящем Бронштейне я не наслушалась! Он и ученый, он и литератор, он и физик-теоретик, он и знаток истории науки, он и лектор. Среднюю школу окончил экстерном и каждый год сдавал экзамены за два или за три класса. Вундеркинд! Университет тоже окончил быстрей, чем положено. Публиковать свои научные статьи в советских и иностранных журналах начал чуть не семнадцатилетним. Языки изучает, что ни месяц-то новый язык: изучил самостоятельно четыре, а захочет – в течение месяца и пятый, и шестой. Память изумительная. Теперь уже Матвей Петрович не студент, а сотрудник Физико-технического института, полноправный участник тамошних знаменитых семинаров. Кроме чисто научной работы в Институте Иоффе пишет популярные статьи в природоведческих журналах. Словом, не человек, а феномен. «Седьмое чудо света».
Толки шли о создании новой школы теоретической физики... Рядом с именем Бронштейна градом сыпались другие имена молодых – Гамов, Ландау, Иваненко, Амбарцумян, перемежаясь с именами старших, заслуженных – Иоффе, Френкель, Фок, Тамм. Литераторы в точных науках – профаны, они плохо понимали, кто – кто и что – что, и в чем, собственно, дело, но посудачить о науке любили. В их пересказах молодые физики то ли учились у старших, то ли ниспровергали их, то ли находились во вражде с ними, то ли в нежнейшей дружбе. Как бы там ни было, открытия ожидались великие.