А вот он виснет на мне, прося покружить его, как кружил Славку его отец (он видел – "это – здорово и можно ходить, как пьяный"). Вот Санька в кафе специально вымазав свою ладошку в мороженном быстро проводит по моему лицу и громко смеётся, глядя на мою шоколадную физиономию. А на этой картинке, он, перед сном, забирается ко мне на колени и немного поелозив и устроившись поудобнее, укладывается своей спиной мне на грудь. Пригревшись, просит рассказать сказку. И я что-то такое рассказываю, устроив мешанину из всего, что помнил из детства. После моего невнятного бубнения (рассказчик я фиговый) он растекается по мне и дремлет. Я, понимая это, замолкаю и слушаю его тихое сопение. В комнате тихо, горит ночник – любимый Санькин ёжик. Боясь, потревожит сон мальца, сижу не двигаясь. Тут Санька неожиданно вскидывается и оборачивается назад. Увидев меня, расслабляется и, развернувшись на мне боком, сворачивается комочком, явно собираясь спать дальше. Одной рукой обнимает меня за шею, утыкается мне в грудь и снова засыпает. Я разглядывал его светлый затылок, мохнатые кончики ресниц, рассматривал в скудном свете ночника-ёжика, маленький сопящий носик. Убаюканный и согретый теплом маленького тельца я поплыл. Хотелось сидеть так и сидеть. Задремал.
Чуть позже, проснувшись (тело затекло) я немного сполз вниз по спинке дивана, на котором мы с Санькой расположились вечером. От моих телодвижений он переместился чуть ближе к моему лицу. Я уткнулся носом в его волосы и вдохнул... Тонко защемило в груди, я задышал чаще, пытаясь справиться с болью. Внутри у меня как будто что-то толкнулось, и я почувствовал, что не могу вдохнуть – сердце перекрывает работу лёгких резкими уколами. Осторожно стащив с себя Саньку, накрываю его пледом. Встаю. Даже так нормально дышать не получается. Снимаю свою рубашку, чтобы ничего не мешало, кидаю её на диван и мелкими вдохами переползаю на кухню. Рванул окно... полегчало.
Утром он ушёл в садик с аккуратным оттиском маленькой пуговки на сонной моське. Всю ночь проспал на моей рубашке?
Налетевший порыв ветра осыпал меня настоящим листопадным дождём. А я видел перед собой чуть опухшее личико – Санька; как он ушёл тогда, ушел с моей печатью... от меня...
Не думать! Не думать! Это невозможно!
Всё вдруг закружилось в слепящем хороводе: листья, фонари, отчаянные глаза Макса, отпечаток пуговицы на щеке, тот рисунок под подушкой... Я хочу его увидеть. Рисунок. Меня на нём.
Меня прошиб пот! Рот пересох. В висках запульсировал кипяток. Страх и что-то мерзкое стало заволакивать всего меня. Нет! Я не хочу! Это неправда!!!
Это даже хорошо, что после того долгого сидения в парк я заболел. Температура выгнала все лишние мысли из моей головы. А Егор, на пятый день болезни уговорил моё тело на амнезию. Я был пуст и чист.
И вот сегодня мы все трое идём в кафе. Я уже сомневался в своей затее. Но Максим всё ещё верит, надеется, что это ошибка, простые детские фантазии. А я молюсь, чтобы этот пачкающий мою душу морок оказался нелепой случайностью, наваждением.
Как надо построить разговор с Санькой? Как убедить его, как перепрограммировать?
Так ничего и не придумав путного, я жду их в нашем сквере.
Холодно. Накрапывает дождь.
Я увидел их, неожиданно, хотя ждал и всё время смотрел на дорожку – задумался, наверное. Максим был в длинном чёрном пальто, из-под застёжки которого топорщились концы светло-зелёного кашне – видимо торопился, когда одевался. Санька в ярко-оранжевой курточке и в белой шапке с висюлькой на конце, уткнулся взглядом в листья на земле. Он шёл, загребая ногами, но не с привычным залихватским расчётом потом подбросить всю эту разноцветную кучу вверх, а грустно и бессмысленно, по-стариковски.
Макс, подстраиваясь под шаг брата, шёл, глядя прямо на меня. Я обратил внимание, что на Саньке сейчас те самые зелёные брюки, что снились ему, как он нас убеждал, чуть ли не каждую ночь. Макс всё-таки купил их ему.
Я продолжал сидеть на скамейке и смотреть на них. Когда до меня оставалось десяток шагов, Макс наклонился и, судя по всему, что-то произнёс прямо надо головой мальца. Какая-то сила подбросила меня на ноги. И теперь стоя я видел, как Санька резко остановился, вскинул голову и, увидев меня, рванулся вперёд. Он летел ко мне эти несколько метров, раскинув руки и как-то нелепо-смешно кричал, растягивая, пропевая концы слов:
"Голубчик, мо-о-ой, дорого-о-ой! Па-а-аша! Жить нет мочи без теб-я-а-а, роди-и-имый! Не покидай меня-я-а-а..." – я подхватил его на руки и он тут же оплёл меня собой. Постепенно с крика Санька съехал на полузадушенный вздрагивающий шёпот и продолжал оплетать меня теперь уже словами: какими-то старо-былинными и от этого невозможно наивными.
Молодец, Пашка, поздравил я себя мысленно, забил ты ребёнку голову всякими "сказками на ночь" с дебильными древними причитаниями. Но отвлечься так и не получилось: у меня заходилось сердце, душа выворачивалась наизнанку, когда мне в подбородок, в губы, в шею, - всюду, куда в очередной нервный вздох-всхлип утыкался Санька, впечатывались, врастали его дрожащие, задыхающиеся признания.
Когда у него, наконец, закончился воздух в лёгких, наверное, за время своего "плача Ярославны" Санька забывал иногда делать вдох, то с размаха уткнулся личиком мне в плечо. Я перевёл взгляд на Макса и увидел всё, что он не будет мне говорить: в его глазах, в нервно сжатых губах и сразу пожалел, что не закрыл глаза, ещё тогда, когда малец с разбегу вдарился в меня всем своим тельцем. А ведь так хотелось малодушно закрыться, спрятаться от всего.
Продолжая прижимать к себе Саньку, я внутри себя как-то по-бабьи охал и машинально, словно беря пример с мальчика, то ли выдумывал, то ли цитировал какие-то нелепые в своей заковыристости слова из старых, совсем древних сказок:
- Сокол ты мой, ясноокий... Ох, и угораздило же тебя, горемычного. Чем тоску твою развеять?..
И ещё что-то в таком же духе. Мой разум, будто бы защищаясь от уже очевидного вывода, старательно забивал эмоции словесной шелухой.
Санька теперь еле слышно поскуливал, вжавшись худеньким тельцем в меня, Максим застыл в тех самых нескольких метрах в отдалении, там, где пацан несколько минут назад поднял голову и увидел меня...
Понадобилась всего-то пара минут, чтобы устроенная, устоявшаяся (как ему казалось), жизнь Павла рухнула.
И хотя он обычно не стремился заглядывать чуть дальше – как оно будет потом, через месяц, год, но его всё устраивало, всё было как надо: своя квартира, доставшая в наследство от его родной, но почему-то неизвестной ему тётки, неплохая работа, много друзей, а лучший друг – всего в паре остановок. Другие его хотения удовлетворялись дружескими посиделками, барами и Егором. Что было ещё желать?
А вот сейчас, когда маленький мальчик изо всех сил стискивает своими ручками его шею и вышёптывает в неё своё детское счастье и… их взрослое горе, Павел ясно увидел своё будущее. Теперь он действительно всё знал про себя, про то, что сделает совсем скоро, и что станет его будущим надолго. Его настоящим.
Глава 11