— По-моему, мам, ты стараешься закрыть глаза на истинное положение, когда городишь такое, — нетерпеливо отвечал Ричард.
— Хватит об этом, — Розмари направилась к двери. — Джейн еще подумает, что мы говорим о ней. Отнесу ей чашечку кофе.
И спор на время прекратился.
Мы старались вести себя так, чтобы Джейн не чувствовала себя изолированной, но это оказалось нелегко. Мы часто делали ошибки.
— А знаете, Розмари, — к вечеру сказала Джоан, — когда вы вчера в холле разговаривали, до Джейн долетало каждое слово.
— Господи! А что я сказала?
— Ничего особенного. Но она все ясно расслышала. Вам надо это знать.
Розмари попыталась вспомнить, что она говорила. Может, что-то такое, что могло погасить последние надежды Джейн. Мать вздохнула свободней, узнав, что Тереза как-то говорила с Джейн о ее будущем, и дочь устало заметила:
— Не понимаю, из-за чего столько шума. Ведь самое худшее, что может случиться, — я умру.
Пока шла операция, Розмари вспоминала эти слова дочери. Мы знали всю серьезность положения. Опухоль находилась около жизненно важных органов. Она может умереть во время операции, и не лучше ли такой исход, чем снова и снова ложиться под нож, а это казалось неизбежным. Мы отвлекали себя от мрачных мыслей как мог ли, пока не позвонил Ричард. Операция закончилась, и Джейн чувствовала себя нормально.
Но поправлялась она очень медленно. Целыми днями лежала пластом, еле говорила и почти ничего не ела. Около нее по очереди сидели Розмари, Ричард и Джоан; друзей пока просили не приходить.
Хирург сказал Розмари: не исключено, что он удалил не всю опухоль — углубление в органы грозило жизни больной, осталась отечность.
— Что мне ей сказать? — мягко спросил он Розмари. Что могла она ответить? Правда была для Джейн убийственна.
— Ей надо знать, — с запинкой пробормотала мать. Я обещала ей сказать всю правду, но только не сегодня, не сейчас. А вслух произнесла:
— Джейн так слаба, подождем немного, пусть окрепнет. Тогда придется сказать.
На утро Джейн стало лучше, и новости были ободряющие. Биопсия нигде не обнаружила раковых клеток. Отечность была вызвана не опухолью, а тем, что при операции внутренние органы сместились.
Но время шло, а Джейн не поправлялась. Жизнь в ней еле теплилась. Кожа вокруг рта побелела, тусклые глаза — когда она их ненадолго открывала — ни на чем не останавливались. Она обитала в пустоте, где время не имело значения. По лицу больной нельзя было определить, видит ли она что-нибудь, чувствует ли.
Позже, оставшись одна, Джейн написала крупным, неуверенным, неуклюжим почерком:
«Я почти утратила чувство реальности. Мне нужна какая-то встряска или что-то в этом роде. Почти все время так плохо, что мне уже все равно… Женщинам в палате почти ничего сказать не могу. Они переживают за меня, а моя соседка все огорчается, что я мало ем. Но докторам и сестрам на это наплевать… Как трудно писать ровно, я чуть-чуть очнулась…»
Когда Розмари почти перестала надеяться, состояние Джейн резко изменилось. Она смогла сидеть в постели, на щеках появился румянец. Чудо сотворило переливание крови.
Джейн всегда пугал вид крови. А теперь прямо над ней угрожающе висел полный крови мешок из пластика. Красная плазма напоминала — положение больной очень серьезно. Вертикальная стойка выглядела устойчиво, но при крепленная к ней горизонтальная планка, на которой висел мешок с кровью, была подвижной и закреплялась на нужной высоте. Джейн опасалась этой стрелы: такое устройство казалось ей ненадежным. От чудовищной конструкции к Джейн тянулась тоненькая трубочка с иглой, которую ввели больной в вену. Рука лежала в углублении, чтобы запястье не двигалось. Ненавистная кровь медленно, капля за каплей, переливалась в руку: Джейн злила эта медленная, скучная процедура, и ей все думалось, что добром она не кончится. Ночью Джейн показалось, что мешок закреплен ненадежно, и она попросила сестру проверить крепление.
Мельком взглянув на аппарат, та бросила:
— Все в полном порядке.
На другой день Джейн рассказала нам, как попыталась привлечь к себе внимание дежурной, спасаясь от ночных кошмаров и одиночества.
— Мне что-то не по себе, — начала она, но мольба о помощи осталась без ответа.
— Вы должны спать, — отрезала сестра. — Все в полном порядке.
Среди ночи громкий треск пробудил Джейн от глубокого, после приема снотворного, сна. Рейка, на которой держался мешок с кровью, соскользнула вниз, мешок упал на постель, трубочка оторвалась. Кровь залила все вокруг — простыни, сжавшуюся от ужаса Джейн. Чем сильнее она съеживалась, тем сильнее намокала. Кровь быстро свертывалась и засыхала, Джейн стала походить на убитого в бою. Джейн страшилась крови, и для нее все выглядело как оживший кошмар. Но когда мы утром приехали, Джейн уже вымыли, белье сменили и дочери даже удалось ненадолго заснуть. Не улеглось только ее негодование халатностью сестры, когда она описывала нам случившееся. Возмущение дочери даже пересиливало ее страх. К счастью, переливания крови больше не делали.
Но боли у Джейн остались. Когда она сказала об этом хирургу, он сердито повернулся к палатному врачу:
— Почему страдает эта девушка? Она не должна мучиться от болей!
Розмари увидела в коридоре молоденькую медсестру, — та почти плакала.
— Вот всегда так! — почти кричала она. — Больные не говорят нам, что им нужно, а потом жалуются врачам, и у нас неприятности…
Несколько часов после этого Джейн не давали никаких лекарств. Ждали распоряжения авторитетных врачей. Дозы увеличивали, но боль не стихала. Розмари сказала Ричарду, что палатный врач, получив от хирурга нагоняй, решил, что Джейн симулирует боль.
— Я однажды сказала врачу, что дочь, заболев, всегда делается беспокойной, и теперь меня мучит совесть, что я предала Джейн. А она на самом деле страдает.
— Джейн никогда не притворялась больной, — возмутился брат. — И сейчас она не паникует.
— Я сказала врачу, что она держалась, пока боли не стали невыносимыми, но он только бросил:
— Да, болит…
Позже обнаружили, что наркотики на Джейн действуют слабее, чем на большинство людей, и ей пришлось увеличить дозы. Она быстро пошла на поправку, и друзьям разрешили ее навещать. Иногда палата больных раком походила на общественный клуб.
Наблюдая Джейн среди друзей и других больных, мы снова воспряли духом.
Однажды, когда Джейн затянулась после обеда запретной сигаретой, из дальнего угла палаты долетел крик.
— Она снова курит! — Это кричала маленькая старушка, полная страха и гнева. — Да вы нас всех взорвете! Это отвратительно, мерзко! Как вам не стыдно?
— Почему же это мы можем взорваться? — спросила Джейн, ни к кому, в частности, не обращаясь. — Какая чушь!
Появилась палатная медсестра.
— Джейн, это действительно опасно, — сказала она вежливо, но твердо. — Тут стоят баллоны с кислородом, и они могут взорваться. Хочется курить, выходите в коридор.
Джейн еще не могла вставать и послушно загасила сигарету. Когда же сестра отошла, разворчалась. Большинство больных симпатизировали Джейн — ведь она была молода, и положение ее очень тяжелое, но все молчали, соблюдая нейтралитет.
Попозже медсестра поговорила с Розмари в своем кабинете.
— Джейн должна постараться встать и двигаться. Потом ей, возможно, придется еще долго лежать. Сейчас, пока еще может, она должна подниматься.
Розмари оправдывалась, что дочь еще очень слаба и не притворяется — боли у нее сильные, а болезнь прогрессирует гораздо быстрее, чем они ожидали.
Медсестра все понимала, но настаивала на своем. Джейн должна двигаться для ее же пользы. С Ричардом и Джоан медсестра тоже переговорила — они более здраво, чем мать, смотрели на вещи. Вечером Ричард прочитал сестре суровую лекцию — ей необходимо вставать. Джейн слушала, плакала, протестовала и в конце концов взорвалась. Ричард продолжал настаивать, но, вернувшись домой, пожалел, что перестарался. Самой Джейн виднее, как для нее лучше.