Ужасна неизвестность: удалось ли врачам справиться с опухолью и… неизбежно ли появление новых метастазов. Если придется всю оставшуюся жизнь страдать от болей и лежать в больницах, то лучше уж поскорее умереть.
Запели первые птицы. Прекрасно. Пожалуй, лягу и послушаю».
На другой день она записала: «Вчера я долго размышляла, хватит ли у меня смелости убить себя, если впереди такое неопределенное будущее. И конечно, ничего не решила».
На десятый день вечером хирург сообщил Джейн плохую новость — опухоль злокачественная. Ее худшие опасения подтвердились. Розмари собиралась идти домой, но палатная медсестра вернула ее и разрешила не придерживаться сегодня правил посещения. Матери удалось успокоить дочь. Она оставалась с ней, пока Джейн не пришла в себя. Снотворное помогло больной пережить ночь.
Джейн записала: «Не знаю, как реагировать. Внешне я очень спокойна и держусь как философ. Известно, что многие навсегда излечиваются от рака. Но многие умирают».
А на другой день она писала: «Страшнее всего ночью. Сейчас мне так плохо… Жду, когда принесут снотворное — боюсь ночных кошмаров».
Как-то Розмари поливала цветы и добавляла воды в вазы, стоявшие на длинном подоконнике около кровати Джейн. Она обрывала увядшие цветы, когда Джейн сказала:
— Между прочим, мам, я узнала, какой у меня вид рака. Это — меланома.
Рука Розмари замерла.
Меланома. Слово что-то напомнило. Однажды кто-то сказал ей:
— Меланома может за неделю сожрать вам ногу.
Тогда эти слова ничего для нее не значили. Розмари узнала, что меланома смертельна, быстро прогрессирует и трудно излечивается. Но смертельный исход не фатален, не неизбежен. И жестокие боли вызывает меланома, но не всегда.
Розмари позвонила через Атлантику Ричарду и Виктору. В Бостоне Ричард позвонил Джоан на работу. В ее семье болели этой ужасной болезнью.
— Джоан, это меланома, — сказал Ричард и, положив трубку, зарыдал.
Розмари обещала сказать Джейн правду, но медлила. Всю правду сказать было очень трудно. Момент, когда приходится сообщать плохие вести, всегда как-то оттягивают, да к тому же врачи говорили о болезни Джейн по-разному. Каждый новый диагноз усиливал сомнения и неопределенность. Словно пришел в суд и ждешь смертного приговора, а судья все медлит, не желая брать на себя ответственность.
Мы пытались втайне от Джейн получить определенный ответ: что же ее ждет, но безуспешно. Ричард уверял, что в Америке для лечения Джейн есть самые новейшие средства. Виктор стал настойчиво и обстоятельно разузнавать, какое лечение сможет получить дочь в американских больницах. Но Джейн желала быть со своими друзьями, не хотела покидать Англию и просилась домой.
Через несколько дней ее выписали и направили для дальнейших исследований в другую лондонскую больницу. В тот вечер, когда Джейн вернулась домой, из Бостона позвонил Ричард и спросил, знает ли она об опасности.
— Она знает, что это серьезно, — осторожно отвечала Розмари, ведь Джейн могла ее услышать.
— Но понимает ли она, насколько это серьезно?
Розмари заговорила еще тише, но не настолько, чтобы Джейн подумала, будто мать не хочет, чтобы она слышала разговор.
— Я не знаю. — Ответ прозвучал немного двусмысленно, но иначе она не могла.
— Ты сказала ей, что смертельный исход очень вероятен? — выпалил Ричард.
— Не совсем…
— Ей надо сказать, — настаивал сын. — Она этого хочет. — Голос его звучал настойчиво, твердо. — Может, мне сказать?
— Нет.
«Только не теперь», — подумала Розмари, но сказала лишь:
— Джейн вернулась из больницы, но еще слишком слаба и подойти к телефону не может.
Ричард, видимо, понял намек матери, что сейчас не время сообщать ей такое. Джейн очень ослабела, но выглядела оживленной. Пусть хоть недолго насладится жизнью. Черт с ним, с будущим. В конце концов, успокаивала себя Розмари, доктора, с которыми консультировались Ричард и Виктор, даже не видели Джейн, а лечившие ее врачи о смерти не упоминают. Когда Ричард позвонил снова, он говорил с сестрой о постороннем.
Всем мы говорили, что не теряем надежды. Друзья Розмари всячески старались подбадривать Джейн, но все же порой мать чувствовала себя очень одинокой — Виктор и Ричард не могли пока вырваться и приехать.
За несколько дней до возвращения Джейн из больницы позвонила Тереза и спросила совсем просто:
— Хотите, я приеду? — Она была самой способной из тех, кого Розмари обучала искусству керамики, относилась к ней, как дочь, а к Джейн — как к сестре. Тереза основала в Америке собственное дело. Ее помощь очень требовалась, но Розмари постеснялась просить ученицу бросить мужа, работу и приехать.
— Нет, право, не надо, я справлюсь сама.
Но когда Тереза повесила трубку, Розмари захотелось крикнуть: «Пожалуйста, приезжай!» Она очень нуждалась в помощнице, свободной от других дел, которая разделила бы с ней бремя забот о дочери.
Снова зазвонил телефон. Розмари неохотно сняла трубку, содрогаясь при мысли, что опять звонят родные и будут настаивать, чтобы Джейн перевезли для лечения в Америку.
— Розмари? Это я, Тереза. Вылетаю в среду. Не трудись меня встречать, я доберусь сама…
Глава 2
Приезд Терезы оживил жизнь в доме. Она привезла специальные рецепты особенно питательных блюд, которые могли укрепить силы ее подруги, серьезно подорванные тремя неделями пребывания в больнице, где не давали вегетарианских блюд. Джейн с неудовольствием рассказывала, как ее кормили:
— Сыр, помидор и белый хлеб, а на нем листик салата. На другой день — сыр, помидор и два листика салата…
Тереза кормила Джейн ее любимыми блюдами, вкусными и питательными, ее энергия поддерживала силу духа больной.
Чтобы вести борьбу со своим главным врагом — страхом — и не терять надежды, Джейн нуждалась в обществе, в отвлечении. Она пыталась разузнать все про меланому, но ей это не удавалось. Никто не хотел снабжать ее нужной информацией. Друзья обещали ей книги про раковые заболевания, но почему-то все не могли их прислать. Статистические данные о смертных случаях при меланоме Джейн, как ни настаивала, все же не получила. Мать скрывала от Джейн ее истинное положение и не разрешала родным говорить ей об этом. Среди подруг Джейн были медсестры, они навещали ее и часами говорили про рак вообще и меланому в особенности, но Розмари-то знала, что они ведут речь только о всевозможных методах лечения. Про это Джейн сама говорила матери, но не договаривала главного. А та опасалась, что дочь узнает правду о меланоме — всю убийственную правду.
Джейн старалась быть стоиком. Говорила, что примет предстоящее без борьбы. Если появится новая опухоль — «а в глубине души, как врожденная пессимистка, я готова к худшему», — быть может, удастся дожить до конца без операций и лечения.
В этом случае Розмари обещала уехать с дочерью в какое-нибудь красивое местечко, скажем, у моря. Или в специальную лечебницу для больных раком — она где-то читала про такую.
— Это не больница и не частная лечебница, а скорее похоже на настоящий дом, — вспоминала Розмари. — В статье сообщалось, что там обращаются с пациентами прежде всего как с людьми и ухаживают за ними с любовью и состраданием. Может, разузнать об этом побольше?
— Пожалуй, — нерешительно отвечала Джейн. — Но скорее всего, там работают люди верующие. Им вряд ли придется ко двору такая атеистка, как я. Даже если они меня примут, не знаю, каково будет мне. Я им не подойду. Буду чувствовать себя неловко — ведь я нуждаюсь в этих людях, хотя и не разделяю их взгляды.
Тем не менее Розмари разузнала о хосписе Святого Кристофера, куда принимали безнадежно больных. Хоспис на самом деле оказался «религиозным», но не в том смысле, как думала Джейн. Основала его и возглавила движение за создание современных хосписов доктор Сесилия Сондерс, убежденная христианка, но она не требовала, чтобы у нее лечились только верующие. Располагался хоспис среди зеленых лужаек на окраине Лондона, и Джейн бы там понравилось. Но подойдет ли она им?