Коран. Сура 2 (123,124).
(Пер. Крачковского)
Эммануил вздохнул.
И снова: кровавые глаза кинокамер, фальшивый блеск вспышек, сухой лес микрофонов. Прищуренные, словно перед выстрелом глаза, полуоткрытые в готовности рты и жала языков, предвкушая, увлажняют сохнущие губы.
Еще бы.
Постройка космического корабля.
Сенсация.
Общество падко на сенсации. Оно их ест.
Эммануил вздохнул.
- На Ковчеге полетят только добровольцы. Уже сейчас у нас имеется более пяти тысяч заявлений. По расчетам, всего Ковчег сможет вместить и обслуживать порядка пятнадцати тысяч жителей.
- А как же дети - рожденные и не рожденные, ступив на Ковчег, родители лишают их выбора.
- А как же презервативы! - парировал Эммануил, - и иные противозачаточные средства. Это тоже дети, потенциальные, не рожденные, но возможные дети. Предохраняясь, родители лишают их выбора, лишают рождения. А как же миллионы голодающих детей слаборазвитых стран. Наверняка, они тоже не прочь родиться в семье миллионера. Детей постоянно лишали и лишают выбора. Так было и у меня, и у вас, когда мы были детьми. Отчего-то до сих пор это мало кого беспокоило.
- Как продвигается строительство Ковчега?
- Об этом лучше спросить у ваших коллег журналистов. Каждая строительная площадка облеплена буквально лесом звуко-видео записывающей аппаратуры. Плановое время завершения строительства - полтора года.
- Если отбросить социальный и философский подтексты, по сути дела - это первая, по масштабам и по протяженности, единственная в своем роде экспедиция человечества к звездам.
- Рад, что заметили.
- У каждой экспедиции - своя цель. Каковы ваши цели?
- Разве построение вымученного, выстраданного, взлелеянного поколениями гуманистов, ожидаемого общества не есть достойная цель? Сама по себе?
- Все это так, но невозможно же лететь до бесконечности.
- Если повезет - отыщем планету, необитаемую планету с пригодными условиями, создадим колонию, и уже под новым небом, новым солнцем попытаемся сделать то, что не удалось на Земле!
***
Я Рубка Гуговиц – честная женщина, обращаюсь к Вам, Великий Пастырь, как к последней надежде.
Раньше цех пластмасников делал сандалии с широкими ремешками, в каких было удобно ходить. Теперь же они делают с узкими, да еще и на размер меньше. Они мне давят и натирают.
В ответ на мои неоднократные жалобы, руководство цеха отвечает отписками.
Я – честная женщина и труженик Ковчега, и имею свои права. Прошу вас, Великий Пастырь, разобраться лично, наказать виновных и произвести сандалии с широкими ремешками, хотя бы для меня.
Рубка Гуговиц – честная женщина.
- Мам, мам, я такое видел!
Шурика распирало от желания рассказать о происшествии кому-либо.
Это притом, что во время расставания, они с Тимуром клятвенно пообещали хранить тайну.
- Ты где был?
Светлые, обычно поднятые брови матери сурово нависали над голубыми глазами.
- Ну… тут… в одном месте…
Признаться о вылазке в заброшенные сектора, означало получить взбучку. Хорошую взбучку. Не признаться – сохранить тайну. Последнее было выше человеческих сил. Особенно, если человек – семилетний мальчуган.
- В каком месте?
- Мам, мы человека нашли, - неловкая попытка увести разговор от чреватой темы. Чреватой широким отцовским ремнем… с заклепками.
- Человека? – попытка удалась, во всяком случае – пока.
- Ну да, в ящике, совсем голого, но он меня знает, и деда знает… или прадеда…
- Ты где был?
Недолгий миг триумфа.
- Мы его в жилые сектора отвели, - Шурик почти физически почувствовал сладостный миг – сладостный для них, для взрослых – соприкосновения выделанной кожи ремня с собственной, нежной кожей…
- Голого?
- Нет, оделся он.
Что-то в голосе матери… Шурик осмелился взглянуть – узкие брови больше не нависали тенями заброшенных секторов.
- Выдумщик, - произнесла мать.
Призрак ремня таял праздничным мороженым, правда черные изюминки заклепок еще держались.
- Иди в столовую, скажи тете Вознесене, пусть покормит.
- Мам, да я… счас… мигом!
Заклепки последовали, вслед за ремнем, лампы секторов вновь засияли светлым, ничем не омраченным днем.
***
- Доктор, я умру?
- А как же!
- Доктор, а от чего?
- Вскрытие покажет.
- Сестра, может в реанимацию?
- Доктор сказал в Утилизатор, значит – в Утилизатор!
Из сборника «Устное народное творчество»
- … в очередной раз взят под стражу Карих Нульсен – горбун юродивый из секторов текстильщиков. На этот раз при большом скоплении народа вещал о скором сошествии Учителя и конце света.
- Я же велел арестовывать не только горлопанов, но и слушателей! – Авраам Никитченко – Великий Пастырь скривился, правая рука дернулась, начав привычный путь к щеке. Обузданная волей, через силу опустилась на пластиковый подлокотник кресла.
Сказано в Заветах: «И великие имеют слабости малых». Великий Пастырь являл собой живое воплощение священных слов. Второй день у Великого Пастыря болел зуб.
- Слова Пастыря, есть воля Учителя, - склонил голову докладчик. – Слушателей арестовали… сколько смогли.
- Ну и сколько же ваши торопыги-шпионы наловили в этот раз? – Авраам позволил себе заломить седую бровь, что не замедлило сказаться кинжальной болью во всей левой стороне лица. – Десять? Двадцать? – боль, давя и ввинчиваясь, казалось, дошла до самого мозга.
- Восемь, - потупил виноватый взор докладчик.
- Восемь! – взревел Пастырь, почувствовав ослабление воли, боль въелась с новой силой, и глава Ковчега без сил откинулся в кресле. – Восемь? Наверняка, включая стариков и детей.
Докладчик благоразумно хранил молчание.
- И что же вы сделали с арестованными?
Почему он мучится, почему терпит? Чего проще – подняться с кресла, спуститься на два яруса – блок медиков… или нет, вызвать сюда – стоматолога, вместе с его инструментами… При мыслях о стоматологе – страх, иррациональный ужас накатил удушливой, жаркой, как топка Утилизатора волной. Даже боль, испуганным ребенком, забилась в уголок челюсти, вяло напоминая о себе слабым зудом.
- После профилактической беседы – отпустили.
- Отпустили, - кивнул Авраам отчасти довольный победой над болью. – Забылись, подобрели. «Отриньте, бросьте их в топку новой, взлелеянной жизни. Пусть огонь распаляет в вас желания перемен! Если требуется – сожгите вещи. Напоминающие о зле, они – зло!» – вам знакомы эти слова?
- Да, Великий Пастырь.
- В огне, священном огне очищается общество. Удобренные золой, всходят новые, более жизнеспособные побеги! Да, бывало – страдали невиновные, бурьян полют – капуста сечется, но это лучше, чем окончательно зарасти дикими растениями. Размягчились, слушателей мы уже не сжигаем – отпускаем, да что там слушателей – самого зачинщика, еретика!
- Он юродивый, безумец, не ведает что говорит.
- Топка Утилизатора одинаково плавит и гениальные и глупые умы. Пора возродить старые добрые традиции – воскресные казни. Как это было в вашем, моем детстве. Когда состоялось последнее аутодафе? Два, три года назад? Чем, скверна разъешь, занимается ваш проклятый Высокий Трибунал?
- Ересь искоренена, вольнодумие отсутствует…
- Был бы Утилизатор – виноватый найдется. Если врага нет, его следует выдумать.
У докладчика, выражая некоторую степень удивления, округлились глаза.
- Да, да, выдумать. Власть держится на страхе и авторитете. Страх внушает сама, авторитет – враги, внешние враги, от которых эта власть ограждает. Всякой власти нужен… жизненно необходим враг – внешний, внутренний, хоть какой: голод, война, кризис, инакомыслие. Без них она теряет само свое предназначение, а значит – собственно власть!