Выбрать главу

АЛЕКСЕЙ ЧАГИН.

ПУТИ И ЛИЦА. О русской литературе XX века.

От автора

В этой книге объединены работы разных лет, посвященные русской литературе XX века. Диапазон идущего здесь разговора оказался, таким образом, достаточно широким и во временных его рамках (от начала минувшего столетия до наших дней), и в жанровых: здесь и работы, обращенные к большим историко-литературным проблемам, и портреты, и рецензии, и литературные фельетоны. Вместе с тем, разговор этот, как мне представляется, не распадается на многоголосье, остается внутренне целостным и даже имеет свою «драматургию», свою логику развития: начинается он с рассмотрения проблем, возникших в результате разделения, рассечения русской литературы после 1917 года на два потока развития — в России и в зарубежье, а завершается обращением к сегодняшнему этапу литературного развития, когда литература преодолела ситуацию насильственного раскола национальной культуры и снова вошла в свои естественные берега.

Открывает этот разговор «Расколотая лира» — работа, в которой проблемы развития разделенной литературы развернуто рассматриваются на материале русской поэзии 1920-1930-х годов. Эта монография, вышедшая мизерным тиражом в 1998 году [1], создавалась в контексте осмысления вопросов истории русской литературы XX века, в частности, послеоктябрьского этапа ее развития. Отсюда и «нацеленность» ее на решение задач, важных для подготовки будущей «Истории» и не освоенных или недостаточно разработанных к тому времени нашим литературоведением: это и принципы соотношения двух литературных потоков, и сопоставительное изучение путей поэтического развития здесь и там . Предложенные в работе «формула» внутренней целостности разделенной литературы — одна литература и два литература процесса — и вывод о компенсационном характере соотношения двух потоков литературного развития стали результатом конкретного, пристального рассмотрения этого, во многом «целинного» материала. Некоторые содержащиеся здесь важные наблюдения — в частности, о принципах, на которых утверждалась целостность разделенной литературы, о путях традиционализма и авангарда на обоих берегах единой поэтической реки — развернуты в целом ряде статей, не вошедших в нынешнюю книгу [2].

Содержание же следующих двух разделов составляют статьи в совокупности своей (вместе с «Расколотой лирой») подтверждающие главную, пожалуй, мысль этой книги — мысль о целостности русской литературы XX века. Ведь о чем бы ни шла здесь речь — о спорах в зарубежье, идущих между и разными поколениями, и разными литературными центрами; об утверждении национальной культурной традиции, о восприятии опыта Серебряного века в литературе русского зарубежья; о пути того или иного поэта, прозаика, жившего в России или шедшего, говоря ахматовскими словами, темной дорогой странника по пространствам русского изгнания, о сегодняшней нашей литературе — все ясно говорит о том, что от любого яркого произведения, художественного мира, возникавшего здесь или там, лучи идут в обе стороны; что на обоих берегах разделенной литературы новые ростки тянулись из одной почвы, из богатейшего наследия национальной литературы, культуры.

И, конечно, о том, что чувство «Белевского уезда», о котором говорил Бунин в эмиграции, — живую связь с национальной литературной, культурной традицией, с нравственным опытом, пришедшим к нам от предков, можно потерять и здесь, в Россия, никуда не уезжая.

ЧАСТЬ I. РАСКОЛОТАЯ ЛИРА.

РОССИЯ И ЗАРУБЕЖЬЕ: СУДЬБЫ РУССКОЙ ПОЭЗИИ В 1920-1930-е ГОДЫ

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ

На рубеже 1920-х и 1930-х годов в русской поэзии прозвучало два «Хорошо», обозначившие всю глубину раскола нации, ее культуры после того исторического потрясения, каким стал октябрь 1917-го. Одно из этих поэтических «Хорошо» общеизвестно — это октябрьская поэма В.Маяковского, созданная к десятилетию революции. Для наглядности напомню все же хрестоматийные строки:

Я земной шар чуть не весь обошел, — и жизнь хороша, и жить хорошо. А в нашей буче…

(и т.д.)

Почти в то же время другим русским поэтом было сказано нечто совершенно иное:

Хорошо, что нет Царя. Хорошо, что нет России. Хорошо, что Бога нет. Только желтая заря, Только звезды ледяные, Только миллионы лет. Хорошо — что никого, Хорошо — что ничего, Так черно и так мертво, Что мертвее быть не может И чернее не бывать. Что никто нам не поможет И не надо помогать.

Стихотворение это, знаменитое в среде русской эмиграции первой «волны», было написано Георгием Ивановым в 1930 году во Франции и включено им в один из его лучших стихотворных сборников «Розы». Очевидна огромная смысловая, жизненная дистанция, разделяющая эти два поэтических признания: от подчеркнутого безудержного оптимизма человека, принявшего и восславившего рождающийся новый мир — к той крайней степени отчаяния, когда душу человеческую, лишенную привычных, традиционных и необходимых ей устоев былой жизни, лишенную надежды, уже ничем не устрашить.

Это противостояние двух поэтических образов символично, оно воплощает в себе и драматизм той ситуации, в которой оказалась русская поэзия (как и вся литература; как, собственно, вся нация) после Октября, и дистанцию между крайними полюсами того выбора, который должен был сделать каждый в своем отношении к новой власти, к новым порядкам в стране. Выбор этот прошел разделяющей чертой через нашу культуру, и, конечно, здесь все было сложнее, чем это можно выразить двумя крайними позициями, двумя поэтическими «Хорошо». Одни радостно приняли Октябрь («моя революция»), другие, не испытывая этой радости, не считали все же возможным для себя покинуть в этот час Россию. Третьи, напротив, посчитали немыслимым оставаться дальше в России — и далеко не все и не всегда разделяли те чувства, которыми было проникнуто стихотворение Г.Иванова.

Противостояние двух «Хорошо» — при всей своей условности — напоминает и о том, насколько односторонни, недостаточны наши вчерашние представления о путях развития послеоктябрьской поэзии, насколько они могут быть уточнены, стать объемнее, если мы попытаемся взглянуть на историю русской поэзии (как и всей нашей литературы) шире, чем прежде, включая в круг наших суждений оба ее потока, сопоставляя, соединяя в к размышлениях опыт поэтического развития России и зарубежья.

И здесь возникает естественный вопрос: как же, каким образом должны мы соотносить опыт этих двух литератур потоков, опыт столь различный во многих отношениях — и должны ли, возможно ли это вообще? Вопрос этот не случаен, ведь какие–либо методологические подходы к этой проблеме у нас не выработаны, существование литературы зарубежья до недавнего времени оставалось у нас в забвении. Точнее — отвергалась сама идея включения ее в понятие «русская литература XX века». Западное же литературоведение, обращаясь к истории русской литературы XX века, не миновало этой проблемы. Стоит, правда, заметить, что в работах многих западных литературоведов (включая и представителей русского зарубежья) очевидна противоположная крайность: такое же забвение или недооценка многого из того, что было создано русскими поэтами в России (об этом речь впереди). Однако в самом общем подходе к проблеме на Западе существует единая позиция, четко выраженная, например, английским исследователем П.Франсом «…в любом суждении о современной русской поэзии должен быть принят во внимание факт существования эмиграции» [3].

вернуться

1

Чагин А. Расколотая лира. М. 1998.

вернуться

2

См. напр. Чагин А.И. Два крыла русской поэзии. Статьи 1-я и 2-я // Российский литературоведческий журнал. 1993, №2, 3; Чагин А.И. Противоречивая целостность // Культурное наследие российской эмиграции. 1917-1940. В 2 т. Т 2. М., 1994; Чагин А.И. О «Белевском уезде» в русской литературе // Нация. Личность. Литература. Вып. 1 М., 1 Чагин А.И. Русский сюрреализм: миф или реальность? // Сюрреализм, авангард. М., ГИТИС, 1999; Чагин А.И. От «Фантастического кабачка» до кафе «Порт-Рояль»// Литературное зарубежье. Проблема национальной идентичности. Вып. 1. М., 2000.

вернуться

3

France P. Poets of Modern Russia. Cambridge University Press, 1982. P. 27.