Любовь – это война, и в ней нет места трусам. Когда ее знамена взмывают вверх, герои готовятся к бою.
Овидий, «Искусство любить»
Великий князь Владимир Красно Солнышко сидел на возвышении, свободно развалясь в кресле с высокой спинкой и резными подлокотниками, и, прищурившись, смотрел, как гуляли приглашенные на княжеский пир гости. По правую руку от киевского владыки за ломившимся от яств дубовым столом сидела княгиня Ольга, высокая, бледная, с неподвижным лицом, на котором застыла привычная маска высокомерного страдания. По левую руку от Владимира лениво ковырялся в блюде с жареными лебедями его старший любимый сын – Мстислав, тот самый, в чью честь и был затеян бушевавший у ног владыки разудалый пир. Юный княжич, сотник князевой дружины, внешностью совсем не походил на отца – Владимир был широк в кости и кряжист, Мстислав же, хоть костьми и крепок, был строен и высок, как молодой вяз, да и волосом черен не в пример отцу. Родство выдавали разве что глаза – того сочного темно-синего цвета, что бывает у неба в преддверии грозы, с высверкивавшими откуда-то из глубины золотыми искрами.
Владимир, которому надоело наблюдать, как упившиеся хмельной медовухой гости лапали простоволосых, обряженных в бело-красные полотняные сарафаны княжеских дворовых девок, прислуживавших за столами, поднялся с кресла, хлопнул в ладоши и зычно рявкнул на всю пиршественную палату:
– Гусляров сюда! Скоморохов! Плясать будем!
Повинуясь молчаливому приказу владыки, могучие Владимировы дружинники мигом очистили центр палаты от столов, сдвигая их к стенам вместе с гостями. Княжеские ратники могли себе позволить не церемониться с приглашенными, разве что не евшими с рук у Владимира, как дворовые шавки. Только один из гостей, высокий широкоплечий мужчина в одних с Владимиром летах, сидевший во главе правого от князя стола, брезгливо отшвырнул от себя слугу и, поднявшись с лавки, отвел в сторону от суетившегося люда молодого светловолосого юношу в одеждах, свидетельствовавших о высоком происхождении.
– Князь Всеволод Новгородский, – не поворачивая головы к супругу, произнесла княгиня Ольга, – единственный из твоих гостей, кто достоин своего имени. А ты сажаешь его не с собой, а со всей этой высокородной чернью!
– Не знал, что ты желаешь смерти самому надежному моему союзнику, – усмехнулся князь, провожая взглядом новгородского князя и юношу, которого Всеволод уводил из зала, прикрывая своим могучим телом.
– Я не смерти желаю новгородичу, а возвышения! – на бледных щеках княгини появились пятна румянца.
– Не напоминай мне о том, кто добивался твоей руки вперед меня, – предостерегающе нахмурился Владимир. – Я не хочу ссоры с Всеволодом из-за старых обид. И за стол с собой я его не сажаю потому, что сделай я это на виду у всей это своры, его прирежут, едва он порог палаты переступит.
– Всеволода? Прирежут?! – княгиня рассмеялась странным горловым смехом. – Да он один половины твоей дружины стоит!
– В бою в чистом поле – стоит, и я это лучше тебя, горлинка моя, знаю. А вот в темной галерее против своры озверевших от ревности князей да бояр...
– Отец, – вдруг пошевелился в своем кресле Мстислав, слушавший перебранку князя и княгини с отсутствующим видом, – а почему это новгородский князь с пира без твоего позволения уходит? И что это за отрок при нем?
В ответ на реплику сына Владимир снова привстал в кресле и негромко окликнул:
– Княже! Всеволод!
Новгородец услышал. Повернулся. Встретил взгляд синих глаз великого киевского князя. Молча склонил в ответ русую голову.
– Он не уходит, – тихо проговорил Владимир, обращаясь к сыну. – Он лишь сторонится этой... толпы.
– А кто с ним?
– Ярослав Всеволодович, сотник новгородской дружины.
– Всеволодович? Сын, значит?
– А ты что же, не помнишь? Мальцами вы, бывало, игрывали, когда Всеволод с Анной, женой своей, у нас гостевали.
– Не помню, – холодно ответил Мстислав.
И отвернулся.
Второй раз он увидал молодого новгородского княжича, когда начались пляски. Против воли поддавшись всеобщему веселью, Мстислав сошел с возвышения, намереваясь присоединиться к пляскам, и пошел сквозь толпу, отыскивая глазами одну знакомую девичью фигуру. Княжну Евдокию он увидал внезапно, вблизи от себя: раскрасневшаяся девушка в алом сарафане с золотой каймой и легком ажурном кокошнике, расшитом бисером и жемчугами, лихо отплясывала в паре с тем самым светловолосым новгородским княжичем.
«Ярослав Всеволодович? Так, кажется? Что ж, вот и познакомились», – думал Мстислав, ревниво наблюдая за тем, как ловко и бережно ухватывают крепкие руки Ярослава гибкий тонкий девичий стан.
– Хорошо пляшешь, Дуняша, да не с тем, – без стеснения оттеснив плечом новгородича, сказал, наклонившись к девичьему ушку, Мстислав.
– Ой, чертушка! Что пугаешь? – Евдокия, смеясь, обмахнула раскрасневшееся личико толстой косой.
– А и правда – почто пугаешь девушку? И что тебе за дело, с кем она танцует, коли не с тобой?
Мстислав обернулся – из-под золотистых бровей на него смотрели ясные, цвета молодой весенней зелени, веселые и злые глаза. Длинные пшеничные волосы были убраны назад и удерживались тонким золотым обручем с крупным рубином, сиявшим надо лбом. Широкие плечи были укутаны белым плащом с золотой же оторочкой, из-под которого выглядывала белая косоворотка с темно-зеленой вышитой каймой. Зеленые глаза смотрели прямо в синие глаза Мстислава – приезжий княжич был того же росту. И того же возраста.
– Так это ты Ярослав Новгородский будешь, что ли?
– А коли я, то что? – улыбнулся, показывая крепкие белые зубы, тот.
– А то, что не будь ты гостем отца, я б тебе... разъяснил, что бывает, когда пришлые с чужими девушками хороводятся, – процедив сквозь зубы эти слова, Мстислав испытал приятное возбуждение – как всегда перед хорошей дракой.
– Кулаки почесать охота, как я погляжу, – сузив глаза, прошептал гость в ответ. – И то правда – что за пир без хорошей драки. Да вот беда – батюшка строго-настрого наказал мне с киевским княжичем Мстиславом на кулачки не выходить. А ты он и есть, как я понимаю.
– Ах, батюшка наказал! Слыхал я про твоего батюшку – добрый воин, говорят, не трус. Да вот сына воспитал, видать, не в себя... За что только тебя сотником в дружине держит? Чтоб сподручнее было за отцовскую спину прятаться?
Евдокия наблюдала за перепалкой, прижав ко рту ладошку и округлив от страха глаза. При дворе Владимира Красно Солнышко знали бешеный нрав княжича, Мстислава боялись и уважали, и Дуняше еще ни разу не приходилось видеть, как из-за нее парни друг другу юшку пускают. Разобрав, что назревает драка, вокруг Мстислава и Ярослава начал образовываться плотный круг желавших поглазеть на бесплатное представление.
Но вдруг шум и гам перекрыл мощный голос князя Владимира:
– Мстислав, проводи княгиню в ее светлицу, устала она.
Мстислав помедлил, не спеша подчиниться отцу, и несколько секунд удерживал бешеным, полыхавшим синим светом взглядом такой же бешеный взгляд Ярослава, потом резко отвернулся и почти бегом кинулся к помосту, где его ожидала все такая же бледная и невозмутимая Ольга.
Ярослав с трудом успокоил колотившееся сердце и поклонился Евдокии: