Оставим ее и перенесемся на луг, к реке, петляющей в зарослях ольшаника с одинокими шапками ив. Речка выходит из лесой и уходит в леса, а тут, на лугу, делает колено, тут она открыта взору. Чуть в стороне от речного колена пасется стадо, в траве полулежат двое парней. Один с выгоревшей до соломенной желтизны шапкой волос, лицо открытое, простодушное, деревенское, он голый до пояса, рубашкой перепоясался, в сапогах с отворотами. Рядом лежит в траве длиннющий пастушеский кнут. Другой парень — городского покроя, в беленькой сорочке с расстегнутым воротом, брючки выглаженные, хорошо подстрижен, черняв, даже красив, усики пробиваются аккуратненькой строчечной. Он в городском, и поэтому поза его стеснена, боится помять брюки, обзеленить сорочку, не то, что товарищ его, загорелый, мускулистый, как бог этого тихого летнего дня с зеленой землей, и синим небом, и с белыми далекими облаками.
Это мызинские ребята. У нас даже пасти коров некому, намяли Костю мызинского до осени, осенью ему в армию идти, а Володя, брат Костин, только что из армии вернулся. Вот ведь совершенно не похожи друг на друга, а родные братья.
Теперь мы подошли к ним совсем близко и откровенно любуемся Костей, его спокойной, уверенной крестьянской красотой, его спокойной и сильной позой, естественной, как эта земля, травы и летнее небо. Володя отпивает из бутылки с каким-то дешевым вином, потом передает Косте. Тот покосился сперва, как бы нехотя приподнялся, крутанул бутылку, стал пить. Закусывают конфетками. Порожнюю бутылку, не глядя, Костя отбрасывает прочь:
— Дрянь.
Володя закуривает.
— Почему дрянь? — спрашивает он. — Алжирское, из самой Африки.
— Все равно дрянь. Где брал?
— Во Владимире, где же еще.
— Я думал, в Африке. Ты служил-то где?
— Тебе это знать не положено.
— Ха! А делал что?
— Не скажу. Не коровам же хвосты крутил. На тягачах возил. А что возил, не скажу, знать тебе не положено.
— Положено — не положено, научился. Взял бы лучше белой в сельмаге.
— Я тебе не алкаш какой, не напиваться пришел.
— А зачем пришел?
— Затем. Проведать. Мать говорит, иди к Косте, коров, говорит, дорофеевских пасет. Коров. Не нашел ничего другого.
— А чем тебе мои коровы не понравились?
— Они мне нравятся в котлетах и в молоке.
Братья, конечно, рады друг другу, но говорят так, что каждый старается поставить себя выше другого, достойней. Володя говорит с городского высока, а Костя с деревенского, с высока хозяйского, он тут хозяин, Володя — гость.
— Ничему тебя в армии не научили, — говорит Костя. — Небось, опять в город смотаешь, стрекулятор?
— А что я потерял в деревне? Что я забыл тут? Коров пасти? Пахать? Жрать водку с мужиками? Я человеком быть хочу.
— На асфальте? Человеком? Валяй.
— А ты с коровами лежишь тут и думаешь: все. И живешь, как корова, для себя: поела, поспала, опять поела — каждый день, всю жизнь.
— Корова не для себя живет, а для тебя, дурака, молоко дает, масло, мясо.
— Не она дает, а мы берем, она для себя живет, как и ты. Жить для себя человек не имеет права, человеку это не интересно. Кто для себя живет, ничего после себя не оставит, никакого следа, ни один человек не вспомнит о нем, кроме родственников, надо для людей жить, надо людям служить, народу, чтоб след оставить после себя. Настоящий человек…
— Ладно, настоящий человек…
— Да, настоящий человек должен иметь цель, стремиться…
— Ладно, говорю, бери вон кнут да коров ступай собери, видишь, расползлись.
— А чего это я побегу коров собирать?
— Бери кнут и беги.
— Что это? Что ты старшему брату приказываешь? — говорит Володя, но сам встает, брючки отряхивает.
— Какой ты старший? Стрекулятор городской. Гляди только глаза себе не высеки.
Володя фыркнул, но кнут взял, попытался хлопнуть им, а он чуть ли не километровой длины, пришлось пройти довольно далеко, чтобы кнут вытянулся в линию. Наконец Володя взмахнул кнутовищем, взлетел со свистом хлыст и концом сильно огрел его по спине. Взвизгнул Володя, подскочил на месте. Костя засмеялся.
Встал не спеша, подошел, взял кнут и почти без всяких усилий, ловким движением руки послал длиннющий кнут вперед, и грянул оглушительный выстрел.
— Понял?
— Понял, дай сюда.
Снова Володя делает одну за другой безуспешные попытки — не стреляет, хот» плачь.
— Ладно, — говорит Костя, — не пыжься, не получится, для этого голову на плечах надо иметь. Для людей жить собрался, а с кнутом обращаться не может. Так ступай, без кнута.