Роб мог мечтать так до бесконечности. Он доходил в своих рассуждениях чуть ли не до президентской карьеры. Единственным, о чем он почти никогда не упоминал в своих фантазиях, были деньги. Совсем нетипично для выросшего в Америке. Я крепко уважал его за это.
Свен был другим. Вечно немного насупленный. С глубоко посаженными глазами. Выражение которых почти никогда невозможно угадать.
Свен всегда шел по жизни с уверенностью. Которая иногда напоминала бесчувственность. Я никогда не видел его плачущим. Даже растерянным не видел. Свен всегда выглядел уверенным в себе и в своих решениях тоже. Я изо всех сил старался походить на него. Он был первым, с кем я сдружился здесь в Америке. Может быть, потому что мы с ним были двумя единственными белыми в классе. В школе мы сидели за соседними партами. А потом вместе бросили эту школу. С восьмого класса. Свен – мой лучший друг.
[вырванные страницы]
(...) помог мне выбраться из глубокого кризиса. Сперва Свен помогал мне деньгами. Похороны матери в Гринвуде обошлись почти в пятьсот баксов. Зарабатываемых денег мне едва хватало, чтобы расплатиться с долгами в похоронном бюро, оплатить квартиру и иметь возможность покупать себе что-то съестное.
А потом Свен затащил меня в полубандитскую компанию, где сам постоянно крутился.
Моя первая встреча с бандой произошла в конце лета восемьдесят пятого года. Недалеко от Кросс Бронкс Экспрессвэй.
Я никогда не любил Бронкс. А за что можно любить Бронкс. Там не жило никого из моих знакомых. Эта часть города заселена одними пуэрториканцами да
ниггерами. «Снежков» там жалуют еще меньше, чем в Гарлеме. Половина которого все-таки заполнена переселенцами из Европы. И где изредка даже можно встретить белых. Ну нет, я никогда не гордился излишне цветом своей кожи. Я же не ослоподобный американец. Это у них других вещей, которыми можно было бы гордиться, попросту не существует. Вот и понтуются, кто-то из-за того, что он черный, кто-то из-за того, что белый. Но все же. Мало приятного находиться в обществе, где каждый на тебя смотрит как на легавого.
Только вот тогда никто не спрашивал, что мне приятно, а что нет. В один из таких пыльных и тусклых нью-йоркских летних дней Свен просто приехал за мной, непривычно серьезный. Молчаливый. И мы спустились в подземку. Чтобы потом выйти в этом негостеприимном месте.
Я хорошо запомнил те места, потому что потом нередко бывал там. И тогда же мне Гарлем перестал казаться убогим. Конечно, там хватает своих нищих, бандюг и нариков. Но хотя бы среди кирпичных коробок всегда найдется хоть один малоэтажный домик. С балконом или просто с лепкой вдоль карниза. Со стеклянной витриной какого-нибудь мелкого магазина. Или даже отеля. И
дома все чин чином выстроены по сторонам улицы. Как и полагается в районе, располагающемся на острове Манхэттен.
А в Бронксе кругом одни вытоптанные пустыри. По которым раскиданы одинаковые бурые прямоугольники зданий. С плоскими крышами и грязными разводами на стенах. До сих пор не знаю, когда они выглядят мрачнее. В дождь или при солнечном свете. Иногда какие-то обгоревшие развалюхи. И мелкие лавочки под самодельными вывесками. «Холодное пиво». «Мясная торговля». Пыль под ногами. Постоянный запах паленого. Прохожих немного. Все глядят себе под ноги. На нас ноль внимания, хоть мы и белые.
На одном из таких пустырей была небольшая баскетбольная площадка. Трое парней моего возраста или немного старше перебрасывали друг другу мяч.
Лениво переговариваясь. Среди них был даже один белый. Завидев нас, они остановились. Посерьезнели. Я заметил, как напрягся Свен, когда это увидел. Высокий темнокожий парень, видимо, их вожак, на вид лет на пять старше меня, подошел к нам. Но обратился к Свену. Он подчеркнуто не обращал на меня внимания.
Зачем ты здесь и кого ты привел.
Вот так я впервые и услышал настоящий язык улиц. Даже в Гарлеме никто не говорил так. Почти без согласных, растягивая гласные.
Это мой друг. Я хочу, чтобы он был с нами, сказал Свен.
То, чего ты хочешь, мало что для меня значит. Черный ухмылялся. Зачем он нам. Может, это очередной долбаный коповский сынок, вроде Бобби, которого мне пришлось пристрелить неделю назад. При этих словах он взглянул на меня.
Ожидая моей реакции. Я был еще спокоен. Я был почти уверен, что ниггер рисуется. Старается смутить меня или заставить паниковать. Ну как это у них принято.
Он не коповский сынок, сказал Свен. Он будет полезен. Свен сильно побледнел, и его плечи еще больше ссутулились. Но говорил он все так же ровно и твердо.
Какого хрена мы должны тебе верить, ввязался в разговор долговязый мулат. Он лениво бил о землю баскетбольный мяч. И тут я выкрикнул. А хрен ли вам мешает проверить. Я глядел на него в упор. Меня успела порядком взбесить эта церемония. В которой мне отводилась роль какой-то лошадки на торгах. А еще меня почему-то кольнула бредовая мысль, что Свен сейчас может заговорить о моей погибшей матери. Ну а мне меньше всего хотелось выслушивать комментарии троих верзил по этому поводу. Я еще не осознал тогда, что здесь никого не интересовало, кто из какой семьи. Здесь каждый отвечал только за себя. Банда была стаей одиночек.
Беленький заговорил? Долговязый мулат глянул на меня с пробудившимся любопытством. Я пропустил шпильку мимо ушей. Продолжая смотреть ему в глаза. Мне показалось, они переглянулись с вожаком. И тот незаметно кивнул. Долговязый небрежно бросил мне мяч: покидай. Я понимал, что сейчас мне предстоит что-то очень важное. Играть в баскет я умел со школы. Конечно, когда у меня был выбор, я всегда предпочитал этой игре футбол. Как любой немец.
Нормальный, не американский футбол.
Они мне крикнули вдогонку: с середины поля.
Первый мяч я закинул, почти не напрягаясь. Потом второй и третий. Я еще успел услышать, как за моей спиной кто-то громко хмыкнул. И кинувший мне мяч мулат присоединился к игре. Мы так не договаривались. Но я, конечно, ничего не сказал. Я понимал, что все, что происходит, было только началом игры. Без особенных правил. В которую скоро должна была превратиться моя жизнь.
Он легко отобрал у меня мяч и повел в сторону, пытаясь меня запутать. Резко развернулся, пуская мяч в полет, и попал! И вот тогда я почувствовал, как во мне просыпается злость. Настоящая злость, правда, замешанная на азарте. Ну мы еще посмотрим, кто кого. Я увел мяч прямо у него из-под носа и зашвырнул в кольцо с одной руки. И увидел, что с другой стороны к нам приближается белокожий блондин. С таким презрительным прищуром.
А пошли вы все, подумал я. Эти американские козлы пытались мне доказать, что я ничтожество. Мысли тогда прыгали в голове как сумасшедшие. Я даже не успевал их додумывать. Воздух наполнился запахом пота и раскаленной пыли.
Все внимание сосредоточилось только на одном. Не упустить мяч, не упустить, догнать, поймать, увести, бросок. В точку. В конце концов этот блондин все-таки завладел мячом. Он чуть не сбил меня с ног. Потом прицелился и пустил мяч в полет. А я, как зачарованный, следил за тем, как рыжий шар медленно-медленно описывает в воздухе полукруг.
И потом падает мимо корзины.
Довольно, велел их рослый вожак, хлопнув в ладоши. Футболка у меня намокла от пота и прилипала к животу. А в груди жгло. И вот тогда он сказал блондину, вроде как в шутку. Ты задница, Джеки. Тот глянул на меня, как мне показалось, с откровенной злобой. На побелевших скулах у него проступили красные пятна.
Краем глаза я видел: Свен улыбается.
Дай закурить, беложопик, кивнул мне блондин. Я немного помедлил. Потом вытянул из кармана мятую пачку и протянул ему. А он, вместо того чтобы вытащить одну сигарету, вырвал всю пачку у меня из руки. И на ходу прокомментировал. Ублюдский сорт. У тебя что, нет бабок на что-нибудь получше. Я молчал. Дай ему закурить, посоветовал вожак. Я вытащил из заднего кармана зажигалку и поднес ее к сигарете блондина. Я успел заметить, как его лицо расплывается в идиотской довольной ухмылке. И вместо того, чтобы щелкнуть зажигалкой, с силой треснул его по морде. Как раз по скуле. Снизу вверх. Он схватил меня за грудки, и мы повалились на землю.