Выбрать главу

Дмитрий Черкасов

«Сирены» атакуют

(Подводный спецназ - 2)

Агенты западных спецслужб готовят новую диверсию! Похоже, миру опять грозит гибель, и на этот раз - от смертоносного вируса, спрятанного на дне Ладожского озера. Но подводный спецназ всегда начеку! Капитан Каретников и его «Сирены» бесстрашно бросают вызов смерти! Теперь только они могут предотвратить катастрофу…

Пролог

СИЛЬНОДЕЙСТВУЮЩИЕ СРЕДСТВА

- Следующий! - нетерпеливо пригласил врач.

Через его кабинет уже прошло сорок четыре пациента, много выше нормы. И не было никакой надежды, что поток вдруг иссякнет. Эти бабушки могут тянуться к нему до утра, все равно им не спится, и не с кем поговорить, и спина болит, и ноги не ходят.

Он нажал кнопку вызова, и лампочка в коридоре призывно мигнула, но очередной пациент замешкался. Врач крикнул погромче, и из-за двери донесся слабый шум: кто-то нерешительно перетаптывался.

Пришлось повторить в третий раз.

Дверь чуть приотворилась, и хрипловатый голос осторожно осведомился:

- Можно на прием?

Как будто он не войдет, если даже нельзя.

Врач тяжело вздохнул, покоряясь неизбежному.

Этот вопрос, причем заданный тем же голосом, он слышал уже тысячу раз. Этот невыносимый голос преследовал его во сне, вызывал дурноту и желание бить и крушить.

Почтенный субъект, являвшийся обладателем этого голоса, имел обыкновение наведываться в самом конце рабочего дня, когда доктор уже всей душой мечтал снять осточертевший халат, пружинящим шагом выйти из поликлиники и выпить пива в ближайшем баре. Когда доктору мучительно хотелось уйти, хоронясь под сенью лип и акаций, дабы не попасться на глаза случайному прохожему из числа хронических пациентов, который притормозит его, доверительно возьмет за пуговицу и подробно расскажет о последнем посещении некоего профессора, такого же, по сути, несчастного медика.

Докучливый субъект заявлялся без номерка, и это давно стало нормой. Отвертеться от пространных бесед с ним было решительно невозможно. Похоже, он просто не понимал, что такое номерок, зачем нужно заполнять статталон, к чему ему полис - «полюс», как неизменно выговаривал этот пациент, да, впрочем, и не только он, а еще и девяносто процентов остальных. Он, однако, неплохо соображал, когда именно следует появиться, чтобы не выстаивать в очереди. У него, надо заметить, вообще была отменная интуиция, ибо никто ведь не мог знать заранее, сколько именно людей примет доктор - сорок или пятьдесят; кстати, в особо жестокие дни бывало, что и все шестьдесят…

Иногда у доктора возникало подозрение, что клиент караулит в вестибюле или торчит где-то в сторонке, высчитывая среднее арифметическое. Доктор специально выходил покурить, искал его глазами и… никогда клиента не обнаруживал.

А клиент, словно вечный больной, традиционно являлся, доканывая доктора стереотипным и бессмысленным вопросом: «Можно ли ему?..»

Эх, черт подери!!!

Фамилия пациента была Остапенко.

Она была прекрасно известна не только участковому терапевту, но и всей поликлинике, начиная с главврача и заканчивая гардеробщицей. Рыхлый, шарообразный дядюшка, которому не так давно перевалило за семьдесят, страдал неисчислимым множеством недугов. Вылечить его было решительно невозможно. Никто не мог ему помочь на протяжении десятилетий; Остапенко уже похоронил трех участковых врачей, но продолжал ходить в поликлинику как на работу.

Нынешний доктор предчувствовал, что станет четвертым лекарем, которого переживет неизлечимо больной Остапенко.

Никто не мог понять, что с ним такое. Никаких смертельных заболеваний у этого бедняги не было, однако по совокупности его недуги способны были свалить с ног слона. У Остапенко не было ни единого здорового органа - сплошные воспаления, дистрофии, а вдобавок еще и мелкие нестрашные - зато многочисленные - новообразования. Все это досаждало ему медленно, хронически, назойливо. А кроме самого Остапенко - всем окружающим, кого угораздило оказаться в орбите его интересов и жалоб.

Одно обнадеживало: вслед за Остапенко обычно уже никто не приходил. Как правило, он оказывался последним, словно обрубал за собой все хвосты.

Доктор взглянул на часы: без двадцати девять вечера. Двадцать минут до конца приема. Остапенко, конечно, урвет себе, как обычно, дополнительное время, но после него клиентов уже не будет. Никто не заблудится в нехитром поликлиническом лабиринте, никакая бабулька с чужого участка не попросит слезно выписать ей рецепт на валокордин. Остапенко всегда оказывался жирной точкой в конце рабочего дня. Вернее, многоточием и обещанием продолжения.

- Проходите, - обреченно пригласил доктор, стараясь говорить громче: Остапенко плохо слышал.

Тот сразу же вошел, аккуратно притворив за собой дверь. Лицо его казалось застывшей маской - следствие давнишнего атеросклероза.

Доктор мрачно воззрился на амбулаторную карту, которую Остапенко прижимал к груди, как переношенного младенца. По своему весу карта явно превосходила среднестатистического новорожденного. Она была невероятно пухлой и ужасно истрепалась. «Новорожденный» был поистине вундеркиндом: запомнить все, что хранилось в его уникальной памяти, любому взрослому явно было не под силу.

На обложке значилось: «ЧДБ» - бесполезное предупреждение для сотрудников. Тогда как непосвященные клиенты не придавали аббревиатуре значения, люди знающие с ходу расшифровывали эту позорную надпись: Часто и Длительно Болеющий. Хуже нее была только пометка «Потатор» - читай: алкоголик.

В этом «ЧДБ» содержался обидный намек если не на симуляцию, то на ипохондрию. Или на аггравацию - умышленное (или невольное) преувеличение тяжести симптоматики. Практической разницы, впрочем, не было никакой. На предмет ипохондрии Остапенко уже посылали к психиатру, в диспансер, и единственным результатом этого героического похода было то, что карта обогатилась еще одной внушительной записью. А потом психиатр, не сильно церемонясь, отфутболил беднягу, назначив ни к чему не обязывавшие таблетки, которые тот немедленно начал принимать - вместе с доброй сотней других…

Доктор не сомневался, что Остапенко прекрасно известно, что именно означают оскорбительные буквы. В настойчивости, с которой тот бродил по врачам, доктор усматривал умысел, граничащий с… местью. Остапенко явно был особым фруктом - из числа тех, что рано или поздно добиваются своего; результат к моменту победы обычно уже становится ненужным, но принцип есть принцип.

- Присаживайтесь, - вздохнул врач.

Он был довольно молод и еще не вполне овладел искусством изгнания пациентов. Хотя вполне мог бы направить надоеду к любому другому специалисту, благо разницы никакой. У Остапенко имелись заболевания на любой вкус.

Отдуваясь, пациент сел. Не сел - основательно утвердился на стуле, показывая, что разговор будет долгим и что он намеревается высосать доктора до капли.

- Что скажете, Сергей Семеныч? - жизнерадостно осведомился доктор. - Чем порадуете?

На лице Остапенко нарисовалась формальная улыбка. Глаза оставались бесстрастными.

- Мне бы комиссию пройти… - доверительно сообщил он.

Ничего хуже вообразить было нельзя!

У доктора потемнело в очах.

Наличие инвалидности устанавливает и утверждает специальная комиссия. Это сплошной геморрой, болезненный и кровавый. Во-первых, долгая писанина; во-вторых, выписывание направлений ко всем специалистам, на все анализы и исследования; в-третьих, личное присутствие на пресловутой комиссии, тогда как прочих пациентов никто, естественно, не отменит, и они будут томиться под дверью, наливаться злобой, ругаться между собой и желать доктору хитроумной мучительной смерти.

- Позвольте, позвольте, - в смятении забормотал доктор. - Сергей Семеныч! Что это вы вдруг придумали? У вас же уже есть группа! Вторая… Вы что, рассчитываете на первую? Но вам ее не дадут, клянусь чем угодно. Вы ведь в состоянии самостоятельно себя обслужить. Первую группу дают лежачим больным, нуждающимся в уходе… Вы, наверное, наслушались старух, так они вам еще и не такое расскажут, никто же из них реально не разбирается в вопросе; все думают, что нам жалко, что мы их в чем-то обкрадываем…