Сергеев-Ценский Сергей
Сказочное имя
Сергей Николаевич Сергеев-Ценский
Сказочное имя
Рассказ
{1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.
I
Когда у областного хозяйственника, члена горсовета Хачатурова Андрея Османыча родился сын, он сказал своей жене Людмиле Сергеевне, урожденной Вельяминовой:
- Я придумал, как мы его назовем!.. Я взял, понимаешь, отрывной календарь, и есть там такое имя - Садко, а?.. Мне понравилось... Мой дед назывался Садык. Садык, Садко - очень между собой похоже... И где-то я слышал такое: Садко... Гм, Садко... Где именно, не могу вспомнить.
- Опера есть такая - "Садко", - сказала Людмила Сергеевна.
Она хотела было добавить, чья это опера, но знала, что муж ее, хозяйственник, все равно минут через десять забудет имя композитора, и она, лежа в постели, только морщила страдальчески лоб и смотрела хмуро на блестевшее в соседней комнате, недавно заново отполированное пианино.
Через день Андрей Османыч, явившись с работы и внимательно вслушиваясь в покряхтыванье ребенка, подняв к носу палец, сообщил жене:
- Итак, сделано!.. Записал его в загсе... Появился, мол, на свет новый советский гражданин Садко... Приходи, кума, радоваться...
Андрей Османыч был невысокий, но очень плотный, лет тридцати пяти, бритый и с бритой до синевы круглой, лобастой азиатской головою, с глазами, как спелый терн, и с приплюснутым носом, - он был из Уфы родом, - а Людмила Сергеевна - рослая красивая блондинка, похожая на англичанку, с длинной шеей и покато спадающими плечами.
- Все-таки такого святого - Садко - нет и никогда не было, - отозвалась она мужу, чуть улыбнувшись.
Он провел по ней не спеша взглядом.
- А на черта нам эти святые?
- Все равно конечно, пусть... Пусть он будет Садко, а я буду звать его Сашей...
И, взяв на руки крохотное существо, недавно от нее отделившееся и зажившее своею собственной сложной и непонятной, трудной и волнующей жизнью, она добавила нежно:
- Дитенок мой, дитенок мой крохотный! Ты будешь носить старинное сказочное имя!
Носитель сказочного имени был явно доволен этим: он чмокал губами и пускал приветственные пузыри.
В первые месяцы Садко казался матери (он был у нее первым ребенком) до такой степени безобразным, что она показывала его своим знакомым женщинам только в сумерки и с ужасом ждала, что те всплеснут руками и скажут о нем непосредственно:
- Урод!.. Но ведь это же настоящий урод!.. Разве могут быть такие нормальные дети?..
Однако они ничего страшного не говорили: по их мнению, ребенок был как ребенок. Когда же они узнавали его имя, они восхищались:
- Садко?!. Скажите!.. Садко - гусляр новогородский!.. - и щелкали пальцами перед его пуговкой-носом.
К году Садко выровнялся, очень располнел, заговорил, передвигался по комнатам, держась за все встречные предметы.
Андрей Османыч, наблюдая, как он учится ходить и бывает недоволен, когда ему помогают, говорил с чувством:
- А что?.. Ого!.. Малый далеко пойдет!.. Наркомфин будет... а то нет?.. Товарищ Хачатуров, Садко Андреич!..
Маленький Садко был единственным ребенком в семье и потому становился чем старше, тем деспотичнее. Часто, когда было ему три года, гнал он от себя свою няньку, скромную старушку:
- Уйди! Совсем уйди! Противная!
- Вот ты уж какой богатый стал! Нянька уж тебе не нужна оказалась! притворно удивлялась старушка и разводила руками.
- Уйди!
- Уйду, когда такое дело...
И уходила. Но один Садко долго оставаться не мог. Минут через пять он уже звал ее, сначала тихо:
- Ня-янь!
Потом погромче:
- Ня-янь-ка!
Наконец во весь голос:
- Ня-я-я-я!..
Тогда появлялась хитрая старушка и как ни в чем не бывало начинала его занимать.
- А вон, посмотри-ка, собачка!.. Ах, какая знаменитая собачка! Сама рыженькая, ушки черненькие, глазки - янтарики!..
Садко тянулся к окну, чтобы посмотреть собачку, но старушка говорила жалостно:
- Ах, досада какая нам! Да ведь взяла, подлая, и убежала!
Но Садко замечал, что она выдумала свою собачку, и, глядя на няньку исподлобья, кивал укоризненно головой.
При нем нельзя было сказать ничего такого необычного, чтобы он не обратил внимания, не заметил и не запомнил. Как-то зашел к ним в гости председатель горхоза, немолодой уже человек, член ВЦИКа, Карасев и сказал Людмиле Сергеевне:
- Да вы меня очень не угощайте, хозяюшка, я все ем без разбора... кроме гвоздей и мыла, конечно...
Тогда из своего угла, где он был занят игрушками, вышел изумленный четырехлетний Садко и - палец во рту - спросил его тихо, но настойчиво:
- И вак-су ешь?
Большую подушку он называл подухой, столовую ложку - логой, отцовскую фуражку - фурагой, тщательно подразделяя все предметы на маленькие и большие.
Говорить он начал речисто, чисто, убедительно и однажды на детской площадке побил девочку одних с собою лет за то только, что она сюсюкала и картавила. Кто-то из ее домашних научил ее читать наизусть старые стишки, и она их вздумала читать на площадке, как дома, - нараспев и враскачку, - так:
Мальсиска сиганенок,
Для всех сюзой лебёнок
Силётка бедный я;
Где есть земля и небо,
Вода и колька хлеба,
Там едина моя!
Садко послушал-послушал и вдруг серьезно и сердито начал колотить ее по спине кулаками.
Когда его оттащили и спросили, за что он бил девочку, Садко ответил, возмущенно передразнивая:
- Се-лёд-ка бедная!.. Ишь!.. Колька хлеба!.. А не умеешь говорить, так и не суйся!.. Тоже!.. Сюзой лебёнок!..
Сказали об этом Андрею Османычу и просили не пускать сына на площадку в течение недели.
Хачатуров гладил сына по круглой, как у него самого, вместительной голове и говорил жене:
- Ну что? Не волевая натура?.. Вот то-то и есть!
А Садко ворчал:
- На неделю!.. Тоже еще!.. Да я совсем туда больше не пойду!.. Никогда! Совсем! Никогда! Никогда! Никогда!
(Когда он волновался, то повторял одно и то же слово по нескольку раз.)
В пять лет он уже читал, писал крупным, прямым почерком и решал простые задачки.
Раз как-то вздумал спросить отца:
- Папа, а ты знаешь, что случилось, когда... у мальчика было две монеты в две и три копейки, а он одну потерял?
- Что случилось тогда?
- Да.
- Что же тогда могло случиться?.. Плакал он, должно быть, этот мальчик?
- Что ты, папа? В арифметике?.. - удивился Садко. - В арифметике никто никогда не плачет!
Сам же он и вне арифметики старался плакать как можно реже.
Когда будил его отец по утрам:
- Ну-ка, Садык, вставай!
- Не рычи, сделай милость! - отзывался Садко, не открывая глаз.
А когда однажды и отец и мать его ушли на собрание, оставив его на попечение няньки, а к няньке зашла нянька из соседней квартиры и обе старушки заговорились при вечерней лампе на кухне, Садко слушал их, слушал, переводя глаза с одной на другую, наконец покачал головой, вздохнул и сказал задумчиво:
- Сидят, как два чертика, и болтают!.. А моя нянька и забыла совсем, что мне надо ужинать и спать!
Глаза у него были большие, серые, с длинными ресницами, как у матери, нос же не ее, не прямой, а скорее приплюснутый, как у отца, отцовский подбородок, но матерински тонкие губы; и цветом волос, теперь очень светлых, но которые должны были скоро зазолотеть, он вышел в мать.