Павел Рагузин
Сквозь жизни
Стоя на Николаевском мосту, Егор Меньшагин задумчиво плевал в реку. Пальцы его рук, спрятанные в карманах длинного черного плаща, то и дело сжимались в кулаки. Опять, опять очередная его попытка начать свою жизнь заново полностью провалилась!
По мосту неторопливо прохаживались барышни под ручку с кавалерами, процокивали редкие лошади с запряженными в них каретами, ну и вообще ходили самые разные люди. Но Меньшагин не ходил, он стоял и плевал в реку. Речушку. Разве можно было назвать рекой этот грязный ручей, по которому даже на лодках — и то невозможно было плавать: того и гляди, на мель сядешь. Конечно, Меньшагин слегка утрировал: по их Герде иногда даже плавали небольшие пароходики (преимущественно, их выводили на прогулку по каким-либо крупным праздникам, чтобы на них могли прокатиться детишки со своими родителями), но в обычные будни река выглядела такой же грустной и всеми заброшенной, как и он сам.
Как и он сам.
Меньшагин плюнул в воду еще раз и неожиданно вспомнил, что Самоваров, вернувшийся три месяца назад из Индии, сказал, что в воду плевать нельзя — мол, это как-то влияет на карму. Ерунда. В карму Меньшагин не верил, как и не верил в переселение душ. Впрочем, он сомневался и в существовании самой души. Однако сейчас ему казалось, что у него действительно есть какая-то карма, потому что то, что с ним происходило, больше всего напоминало какой-то жуткий потусторонний заговор. В свои неполные двадцать Меньшагин никак не мог завести близких отношений с девушками. Нет, это не значит, что у него ничего с ними не было. Было. Но он мечтал о чем-то более постоянном, чем быстрый коитус на каких-либо вечеринках, а этого у него не получалось.
Вчера, прогуливаясь в одиночестве по Кирпичному бульвару, он увидел возле столба с афишами невысокую молодую барышню в элегантной шляпке, изучающую театральные объявления. Он подошел к ней и стал делать вид, что тоже читает, тогда как на самом деле искоса разглядывал прекрасную незнакомку. Было ей лет восемнадцать и, судя по одежде и манере держаться, она была из приличной семьи. Наконец девушка заметила, что Меньшагин на нее смотрит и поинтересовалась, чего ради он так неприлично ее изучает. Слово за слово, в общем они разговорились, и ему начало казаться, что он ей тоже нравится, они договорились о встрече сегодня в семь, здесь, на Николаевском мосту, но… она не пришла. Теперь Меньшагин рассматривал их вчерашний диалог уже несколько по-новому, в более истинном свете. Все реплики Натали были как бы шаблонными, в глазах ее тускло мерцала откровенная скука, а согласие о встрече она дала лишь для того, чтобы хоть как-то от него отвязаться…
Меньшагин ударил кулаком по ограждению. С того места, где он стоял, была отчетливо видна церковь и ему вдруг показалось, что крест на ее куполе наклонился и что еще немного — и он упадет, но это было всего лишь обманом зрения. И что же делать дальше? Идти домой? Зайти в кабак и напиться? Покурить опиума у Жака? Снять какую-нибудь блядь и разрядить свои половые аккумуляторы — может, тогда ему станет хоть немного легче? Он уже устал от этой дурацкой никчемной жизни, устал от университета, от псевдофилософских дискуссий, от чтения книг, смысла которых не понимал… Что ему делать со всем этим? Или вообще взять и спрыгнуть с моста?..
Кончилось все тем, что Егор решил все-таки напиться и поплелся к ближайшему кабаку, коим был "Отец и сын". Обычно там собирался всякий сброд, а жандармы туда заглядывали крайне редко. Настроение у Меньшагина было ужасным. Почему у всех есть девушки, а у него нет? Наверное, это все из-за его лица… Он проклинал своих родителей, давших ему эту внешность: у него был длинный горбатый нос, сросшиеся брови и широкие полные губы, как у шлюхи… И все, все постоянно ему об этом напоминали! Стоило Меньшагину встретить какого-нибудь старого знакомого, которого он несколько месяцев не видел, как тот начинал пялиться на него как на музейный экспонат и восклицать удивленно: "Слушай, мне кажется, у тебя нос еще длиннее стал, чем раньше!" или "Ниче себе, ты губы раскатал!" Всех этих людей Егор искренне и глубоко ненавидел, хотя сердцем и понимал, что они вовсе не издеваются над ним на самом деле, а просто таким образом шутят, но любить их за подобные шуточки ему было не по силам, и страдания, порождаемые воистину мазохистским самобичеванием, порой захлестывали его с головой.
Меньшагин вошел в бар. Было восемь вечера. Стоял шум, на сцене играл оркестр, посреди зала отплясывали какой-то дикий несуразный танец бандитского вида парень в тельняшке и полураздетая грудастая баба, которая была его лет на десять старше и сантиметров на сорок ниже. Меньшагин осторожно приблизился к стойке и попросил бармена налить ему кружку пива.