Я отступил к боковому столику. Жюль пошел на меня, Альбер подбирался слева. Я отступал назад до тех пор, пока край стола не впился в мое правое бедро, так что я точно знал, как мое тело было расположено по отношению к столу. Я следил за их ногами. Многое можно сказать о человеке по тому, как он ставит ноги. Вы можете сказать, какую подготовку он получил, станет ли делать бросок или удар с места, станет ли он вас тянуть или попытается спровоцировать на движение вперед. Жюль все еще наступал, вытянув руки плашмя. С ним все ясно: около двадцати часов занятий каратэ в спортзале. Альбер же, чувствовалось, давно прошел курс борьбы и привык иметь дело с тяжелыми самоуверенными пьяницами. Ну, он еще узнает, подумал я, какой из меня тяжеловесный самоуверенный пьяница. Плотный Альбер двигался, как поезд. Боксер, судя по постановке ног. Опытный боксер, который будет нарушать все правила; он пускает в ход удары головой, удары по почкам и затылку, но воображает себя артистом по части коротких прямых ударов в корпус и движения назад. Я бы не удивился, увидев, что он в состоянии целиться в пах. Неожиданно он привел руки в положение спарринга, поджал подбородок и всем весом заплясал на ногах, как на шарнирах.
– Подсчитывал шансы, Альбер? – поддразнил его я.
Он прищурил глаза. Я хотел, чтобы он разозлился.
– Давай, милый мальчик, – сказал я. – Укуси кулак!
Уголком глаза я следил за хитрым маленьким Жюлем. Он улыбался и тоже наступал, дюйм за дюймом, держа руки плашмя и дрожа от желания нанести удар.
Я сделал легкое движение, чтобы сдержать их продвижение. Если им удастся расслабиться, выпрямиться и начать думать, то они могут разделаться со мной.
Руки тяжеловеса Альбера двигались, нога сместилась вперед, отыскивая устойчивое положение, правая рука низко опустилась – все готово для удара телом, в то время как Жюль нацелился на мою шею. Такова была теория. Я приготовил для Альбера сюрприз: моя металлическая набойка ударила его по подъему ноги.
Ты, Альбер, ожидал удара в корпус или в пах, поэтому удивлен, получив чудовищный удар по подъему ноги. При этом, конечно, трудно сохранить равновесие, и Альбер наклонился, чтобы потереть свою бедную больную ногу. Второй сюрприз для Альбера: свинг снизу рукой плашмя в нос. Отвратительно. Жюль наступает, проклиная Альбера за то, что тот сломал ему руку. Жюль вынужден встретить меня с опущенной головой. Я чувствую край стола на своем бедре. Жюль думает, что я собираюсь наклониться в его сторону. Сюрприз для Жюля: я отклоняюсь назад как раз в тот момент, когда он собирается нанести мне удар в шею краем руки. Второй сюрприз для Жюля: я действительно в конце концов наклоняюсь и наношу ему удар в ухо чудесным стеклянным пресс-папье с поверхностью примерно в восемнадцать квадратных дюймов. Кажется, для такого удара нет ничего хуже пресс-папье. Теперь ситуация меняется. Не подбирая пресс-папье, иду к Дэтту, он стоит, он в состоянии передвигаться, и он один из присутствующих в комнате в состоянии принимать решения.
Сбить Дэтта. Он старик, но нельзя его недооценивать: он большой и тяжелый, и он рядом. Более того, он может использовать все, что есть под рукой. Старая служанка осторожна, понимает, что к чему, и в основном не агрессивна. Двигайся к Дэтту. Альбер перекатился и может подобраться ко мне сбоку. Жюль неподвижен. Дэтт перемещается вокруг стола, значит, именно на столе может отыскаться снаряд. Чернильница довольно тяжелая – прибор с принадлежностями для письма разлетается на куски. Ваза: неразумно. Пепельница. Хватаю ее. Дэтт все еще движется, теперь очень медленно, внимательно следит за мною, его рот открыт, белые волосы в беспорядке, как будто он побывал в схватке. Пепельница тяжелая и послужит хорошим оружием. Осторожно – ты не собираешься его убивать.
– Подождите, – хрипло говорит Дэтт.
Я ждал. Я ждал около десяти секунд – достаточно долго для того, чтобы женщина могла подойти сзади и ударить меня подсвечником. В основном она была не агрессивна, эта служанка. Я был без сознания около тридцати минут, сказали они мне.
Глава 8
Приходя в сознание, я произносил:
– В сущности, вы не агрессивны.
– Нет, – сказала женщина, как будто я обвинял ее в серьезном недостатке. – Это верно.
Оттуда, где я лежал на спине, вытянувшись во всю длину, мне не было видно никого из них. Старуха включила магнитофон. Неожиданно раздался звук женского плача.
– Я хочу все записать, – сказала служанка, но плач девушки стал истеричным, она начала так стонать, будто ее пытали.
– Выключи эту чертову штуковину! – крикнул Дэтт.
Было странно видеть его обеспокоенным, обычно его спокойствие было нерушимым. Она неправильно повернула ручку управления громкостью, и стоны, заставившие задрожать пол, пошли мне прямо в голову.
– В другую сторону, – простонал Дэтт.
Звук уменьшился, но магнитофон продолжал работать, хотя рыдание девушки стало теперь еле слышным, но от этого отчаянный плач казался еще беспомощнее, словно кого-то покинули или заперли.
– Что это? – спросила служанка.
Голос ее дрожал, но она, казалось, не спешила выключать магнитофон. В конце концов бобины клацнули и замерли.
– На что похож этот звук? – уточнил Дэтт. – Обыкновенный девичий плач и стоны.
– Мой бог, – хрипло сказала служанка.
– Успокойтесь, – бросил ей Дэтт. – Это для любителей театра. Только для любителей театра, – пояснил он мне.
– Я вас не спрашивал, – сказал я.
– Ну, а я вам говорю.
Служанка перевернула кассету и перемотала ее. Теперь я был в полном сознании и сел так, что мог видеть комнату.
Мария в мужском плаще, накинутом на плечи, стояла у двери и держала туфли в руках. Она безучастно смотрела на происходящую сцену и выглядела несчастной. У зажженного огня сидел парень и курил небольшую манильскую сигару, покусывая конец, измочаленный, как конец веревки, поэтому каждый раз, когда парень вынимал сигару изо рта, он гримасничал, стаскивая с кончика языка кусочки табачного листа.
Дэтт и старая служанка оказались одетыми во французские медицинские халаты с высокими воротниками, застегнутые на пуговицы. Халаты выглядели очень старомодными. Дэтт стоял близко ко мне, рассортировывая полный поднос инструментов и изо всех сил изображая дипломированного врача.
– Ему сделали ЛСД? – спросил Дэтт.
– Да, – ответила женщина. – Он скоро начнет действовать.
– Вы ответите на любой вопрос, который мы вам зададим, – сказал мне Дэтт.
Я знал, что он прав: умело используемые барбитураты могли свести на нет годы моего обучения и весь мой опыт и сделать меня столь же разговорчивым и готовым к сотрудничеству, как малое дитя. А что делает ЛСД, все знают.
Что за невезение – потерпеть поражение и лежать обнаженным. Я дрожал. Дэтт похлопал меня по плечу. Старуха суетилась рядом.
– Амитал, – приказал Дэтт, – ампулу и шприц.
Она разбила ампулу и наполнила шприц.
– Работать надо быстро, – объяснил Дэтт. – Через тридцать минут все будет бесполезно: лекарство действует короткое время. Подвинь его вперед, Жюль, чтобы она могла зажать вену. Протри спиртом, Жюль, незачем поступать негуманно.
Когда Жюль послушно рассмеялся шуточке Дэтта, я почувствовал его горячее дыхание у себя на затылке.
– Теперь зажми вену, – велел Дэтт.
Женщина использовала мускулы плеча, чтобы сжать вену предплечья, и подождала некоторое время, пока вена набухнет. Я с интересом следил за этой процедурой, металлические предметы были блестящими и неестественно яркими. Дэтт взял шприц, и старуха сказала:
– На тыльной стороне руки вены неглубокие. Если образуется сгусток, то у нас еще останется много других.
– Хорошая мысль, – согласился Дэтт. – Он трижды прокалывал кожу в поисках вены, толкая шприц до тех пор, пока кровь не хлынула мощным красным фонтаном в стеклянный шприц для подкожных инъекций.