Стихи Виталия Калашникова, которые очень нравятся Бакшутову, Давыдову и Маше

Виталий Калашников Стихи, которые очень нравятся Бакшутову, Давыдову и Маше

ОТ АВТОРА

Прослеживается неожиданная закономерность появления моих книг. Первая — «Виталий. Стихотворения» вышла в 89-м после того, как автору и другим «отцам Заозерной школы» прислали по рублю с носа друзья и читатели из шестидесяти (мы ревностно подсчитали) городов. Вторую — только что (бесплатно!) выпустил благородный издатель А. М. Ленау, потомок того самого австрийского поэта. И вот. наконец, третья вышла вообще чудесным образом. Если первые две мне пришлось хотя бы составлять, то теперь и этот труд взяли на себя три геолога — новые друзья, которые утомились ожидать от меня в подарок книгу. Руками, привыкшими отсеивать пустую породу, они залезли в мои ювенильные папки, набили рюкзак стихов и разложили их красиво. Все остальное сделал мой старый друг — поэт Георгий Булатов.

Этот краткий экскурс в историю и механику выхода книг почему-то необходим автору, вынужденному в течение вот уже сорока лет терпеть собственную личность, сочетающую очень высокий уровень притязаний с крайне низкой самооценкой, не позволяющей буквально ничего делать для привлечения к себе (автору) общественного внимания, которое автор (я), в свою очередь, страстно пытается завоевать. Короче, этакий цветочек.

Характерный пример: двадцатилетний Дибров говорит: «Виталий, поехали в Москву — Вам нужна слава». «Езжайте, Димочка, — отвечает двадцатилетний Калашников, — а я поеду в деревню. Москва сама ко мне приедет». Приедет — жди! — пришлось-таки самому тащиться. Мне жмут города, а Москва мне на вырост, я ее полю бил и у нас с ней все пока хорошо. Мгновенно возвращаемся к книге. Я ее ждал, я ее уже люблю, я хотел именно такую, в которой не ответственен ни за что: ни за подбор стихов — это дело вкуса славных рыцарей молотка и теодолита, ни за оформление и тираж — это зависело от их же скромных финансовых возможностей, ни даже за художественные достоинства каждого отдельного стихотворения, большая часть которых спала в папках не один десяток лет, и не я их оттуда достал. И в го же время книга — моя. И все хорошее в ней от меня, а со всем плохим, по поводу всяких там несуразностей, ошибок, опечаток, если они встретятся, милости прошу обращаться непосредственно к Володе Бакшутову, Диме Давыдову, Маше Лапиной и Жоре Булатову.

* * *

Вещи, которые стали моими,
Неторопливо становятся мною.
В них прорастает новое имя
С новою кровью, с душою живою.

Вижу: Вы с полки безделицу взяли.
— Что это? — жестом, как в пантомиме.
И отвечают Вам: «Это — Виталий»
Люди, которые стали моими.

1989

* * *

Загрустил? Ты не голоден? Может, я что-то поджарю?
Хочешь, милый, тебе я картошки поджарю?
Ты сиди, а я быстро картошки поджарю.
Ты надолго ко мне? Без тебя я больна…
Я почувствовал — день совершенно бездарен,
Но я знал уже — я безнадежно бездарен,
Но я видел, что мир очень пошл и бездарен,
И во всем виновата, конечно, она.

И сказал я: «Не нужно мне вашей картошки!»
Прошептал я: «Не нужно мне вашей картошки».
Прокричал я: «Не нужно мне вашей картошки,
Я в обиде на вас, я поеду домой!»
И пошел я по очень обидной дорожке,
И побрел я вдоль очень обидной дорожки,
И поплелся вдоль самой обидной дорожки,
Размышляя угрюмой своей головой.

Никогда, никогда я сюда не приеду,
Никогда, ни за что я сюда не приеду,
Больше в жизни ни разу сюда не приеду! —
Так я думал сердитой своей головой.
Но плелась вдоль дороги за мною по следу,
Но бежала вдогон по угрюмому следу,
Но летела за мной по сердитому следу
Та любовь, что всегда верховодила мной.

1977

* * *

Весна.
У меня диета:
Утром — два-три письма,
Днем один взгляд,
Вечером один поцелуй,
А ночью совсем ничего,
Даже сна.
Весна.

1977

* * *

Он вздрогнул, когда на плечо опустилась ладонь,
И оба глядели, а космос гудел, догорая.
Не слишком ли сильным ты сделал огонь, дорогой?
Не слишком ли сильным я сделал огонь, дорогая?

1978

* * *

Сказала: «Нам нужно расстаться с тобою,
Я больше тебе никогда не открою».
Я вышел, и дверь затворилась за мною,
И лязгнул замок за моею спиною,
Но я не хотел отойти от двери.
Пустяк, думал я, тренирует характер.
И вдруг стало страшно мне, будто я заперт.
Я заперт, я заперт! Я за…
Отопри!