И облака встают не те же,
Что день вчерашний стерегли,
То гуще и смелей и реже
Вплетая тень в лицо земли.
Не тот же луч призывно золот,
Не тот же в сердце перебой —
Там, где над бездной день расколот
Поющей девушкой земной.
112. «Весеннее небо, весенний погост…»
Весеннее небо, весенний погост.
Напев похоронный так прост,
Как будто Успенье приходит весной,
Как будто цветенье — покой.
Ведут и уводят аллеи крестов,
И мнится — без песен, без слов —
Весна сочеталась со смертью моей
Под сенью зеленых ветвей.
И солнце склонилось. И день изнемог.
И тихо — за синий порог —
Покорно ступая, несут, пронесли
Последнее утро земли.
113. «Я облечен посланьем быть великим…»
Я облечен посланьем быть великим…
Где б ни был я: на площади, в дому —
Я восхожу вещать пред тайны ликом,
Что тайны явь дана мне одному.
Вкруг камня тень, как катафалк шатучий,
Ползет по светлым тающим следам,
Я призван — через бездны, через кручи —
Вести за солнцем к огненным путям.
Но и в моей душе ветра, туманы,
Зола и дым — испепеленный кров.
Я призван возмещать души изъяны
Косноязычьем непомерных слов.
114. «Я вижу мир… Постиг я кабалу…»
Я вижу мир… Постиг я кабалу
И камбалу, зонты и горизонты,
Всё спутано, всё смежно… За хулу
Меня накажут трезвые архонты.
Но есть мечты, есть мысли легче тени:
Следишь ветров и дней круговорот,
Жука паденье, смелой птицы лет,
Копченой рыбицей сознанье пенишь.
И вот опять на блюде голубом
Лежу я — камбалою пропеченной,
Сияя смертным и съедобным сном,
И вожделением, и тайной отраженный.
Часы звенят о вечности, о чуде,
О буднях… буднях… буднях… И на блюде,
Где в смежности и спутанности снов
Мелькают тени тающих паров, —
Дымится плоть, съедобная, немая —
Моя душа, душа моя живая.
115. «Чем темней, чем глуше на кладбище…»
Чем темней, чем глуше на кладбище,
Тем тревожней поступь тишины.
То не птица мечется и свищет,
То не певчих голоса слышны.
То молчанье медленно роняет
Не росу, не слезы… Канет и звенит…
Вспомни! Вспомни! Смерть не всё сжигает.
Слишком тихо у могильных плит.
116. «Я сегодня, радостью согбенный…»
Я сегодня, радостью согбенный,
Мудр и ласков, сокровенно тих.
Музыка моя — проникновенный
Величавый пятистопный стих.
Близок сердцу сон любви и крова…
Плоть благословивший добрый Бог —
Бог роняет жертвенное слово
В хмурь, в бездолье, в кривизну дорог.
Растворившись в кисти виноградной,
Весь в соку, в брожении земном —
День ложится тяжестью отрадной,
Гулкой песнью опоясал дом.
117. «Закрыть глаза и с тишины погоста…»
Закрыть глаза и с тишины погоста
Отпрянуть вновь в заветную весну,
Давно страшась и подвига, и роста,
И полюбив докучную вину.
Глядеть в глаза, которые не помнят
Глумливых дней паденья твоего,
И слушать смерть, идущую вдоль комнат
На тихое земное торжество.
Закрыть глаза… Сжигая мысли пламень,
Изжить себя, стать снова только сном.
И тишину, и исщербленный камень
Признать своим заслуженным концом.
118. «Подай мне милостыню, Боже!..»
Подай мне милостыню, Боже!
Всё, что вершится на путях,
Что сердце жадное тревожит —
Всё только прах, цветущий прах.
Не счесть земных крикливых весен.
Душа безумна и темна,
Пока не всходит сердца осень,
Предсмертной мудрости весна.
Любовь… но это так печально…
Всё, что вершится на путях:
Мельканье лиц и дым вокзальный —
Всё только прах, цветущий прах.
Будь милостив! Подай мне, Боже,
На бедность, чтоб в последний час
Благословил я смерти ложе
И тьму опустошенных глаз.
119. «Я помню день и дом. Самозабвенно…»
Я помню день и дом. Самозабвенно
Я ждал, в тишайшем сне окаменев.
Так ждет земля, чтоб благости весенней
Принять несрочный золотой посев.
Пусть день ушел. Пусть всё тоска и небыль.
Единый день безумством не зови!
Я помню день, и дом, и много неба
Над домом и над днем моей любви.
120. «Но что-то есть. Совсем, совсем иное…»
Но что-то есть. Совсем, совсем иное.
Не жизнь, не смерть. Не сердце огневое,
В провалы тьмы летящее звездой,
В пустыню мысли творческой мечтой.
Но то, что есть, в биеньи сердца слышу…
Всё глубже мир, торжественней и тише.
И, если только сон — мой взор и слух,
Кто б ни был я: земная плоть иль дух —
Я тайный луч сферического света.
Так мрак, ночной агат, сечет комета,
Неся с собой загадочную весть.
Так в нас самих таится то, что есть.
121. «Всё та же поступь дромадера…»
Всё та же поступь дромадера —
Покорно долгий лад копыт.
И сквозь пески своих поверий
Пустыня сумерки цедит.