На этих словах до меня донесся потрясенный вздох матери, и я увидела, как глаза старой дамы удовлетворенно сощурились. «Так вот, значит, кто я, — подумала я тогда. — Нежеланный отпрыск шлюхи».
— Это не… — попыталась возразить мама.
— Таково мое предложение. — Дребезжащий голос был безжалостен. «Она продаст меня этой жестокой старухе!» — угадала я, и меня охватил ужас. Даже тогда, прежде не ведавшая этого чувства, я безошибочно его распознала. — Мы будем воспитывать девочку как одну из наших детей, пока ей не исполнится десять, и разовьем в ней любые способности, какие она проявит. Цена ее выкупа будет внушать уважение. Вот что я предлагаю тебе, Лилиана. Можешь ли ты обещать своей дочери то же самое?
Мама стояла, держа меня за руку, и вглядывалась в мое поднятое к ней лицо. Таково мое последнее воспоминание о ней: красивые темные лучистые глаза, мечущиеся, словно ускользая от моего взгляда, и наконец остановившиеся на моем левом глазу. Сжимая ее пальцы, я чувствовала, как мама сдерживает дрожь.
— В таком случае, берите ее. — Выпустив мою руку, мама сильно меня толкнула. Я упала ничком, привалившись к креслу дуэйны. Та пошевелилась лишь затем, чтобы потянуть за шелковый шнурок сонетки. Где-то вдалеке раздались переливы серебряных колокольчиков, из-за ширмы бесшумно вышла одна из посвященных, легко подняла меня на ноги, взяла за руку и увела. Уходя, я оглянулась, чтобы в последний раз посмотреть на мать, но ее голова оставалась склоненной, а плечи подрагивали, словно от беззвучных рыданий. Лучи солнца, пробивающиеся сквозь витражи, отбрасывали зеленые блики на цветы и подсвечивали голубым черную как смоль копну материнских волос.
— Идем, — ласково поторопила меня посвященная голосом прохладным и струящимся, как проточная вода. Подчиняясь, я доверчиво посмотрела на нее. Она была порождением Дома Кактуса, бледным и хрупким. Я очутилась в другом мире.
Так стоит ли удивляться, что я стала такой, какой стала? Делоне утверждает, что тогда свершилось предназначенное мне судьбой, и, возможно, он прав, но одно я знаю точно: когда от меня отказалась Любовь, сжалилась надо мной Жестокость.
Глава 2
Я помню, как открыла для себя боль.
Жизнь в Доме Кактуса быстро затянула меня в свой ритм, неизменный и бесконечный. Детей в Доме жило немного: помимо меня четверо, чья судьба была уже оговорена. Я делила комнату с двумя девочками. Обе они были хрупкими и тихими, с манерами, подобными изысканному фарфору. У старшей, Жюльетты, к семи годам золотистые волосы начали отливать медью, и предполагалось, что ее туар купит Дом Георгина.
Присущие ей сдержанность и серьезность делали Жюльетту идеально подходящей к служению именно там.
Младшая, Эллин, очевидно предназначалась Дому Кактуса. Ее отличали изящная хрупкость и призрачная бледность — кожа была такой светлой, что когда Эллин закрывала глаза, веки выглядели голубоватыми, а ресницы словно веерами ложились на нежные щеки.
У меня с ними было мало общего.
Как и с остальными: с истинно красивым Этьеном, сводным братом Эллин — мальчиком со светло-золотистыми кудрями херувима, или с Калантией, даже невзирая на ее веселый нрав. Всех этих детей хорошо здесь знали, стоимость их туаров уже подсчитали, а их будущее было предопределено. Они родились в утвержденном союзе и предназначались к служению если не родному Дому, то какому-нибудь другому.
Поймите, дело не в том, что я обижалась или завидовала. Годами я жила на особенном положении — это даже приятно и ни к чему не обязывает — в обществе других детей. Посвященные держались по-доброму и по очереди учили нас основам знаний: поэзии, пению, игре на музыкальных инструментах, а также умению разливать вино, готовить к приему гостя спальню и прислуживать за столом, радуя глаз сотрапезников. Мне разрешалось присутствовать на этих занятиях при условии, что я никогда не буду поднимать глаз.
Я была тем, чем была — нежеланным отпрыском шлюхи. Если для вас это звучит грубо, вникните в то, что я узнала в Доме Кактуса: Благословенный Элуа от этого любил меня не меньше. В конце концов, кем был он сам, если не нежеланным отпрыском шлюхи? Мои родители не позаботились преподать мне основы вероучения, целиком поглощенные рапсодией мирских хлопот. А в Доме Кактуса даже детям предоставлялась возможность изучать религию.
Священник, брат Лувель, приходил каждую неделю и, скрестив ноги, сидел с нами в детской и делился святым учением. Я любила учителя за красоту: длинные светлые волосы, заплетенные в шелковистую косу, и глаза цвета океанских глубин. Да, он был посвященным Дома Горечавки, пока покровитель не выкупил его туар, тем самым даровав юноше свободу следовать его эзотерическим мечтам. Проповедовать детям было одной из них. Помню, он сажал нас к себе на колени, по очереди или по двое, и мечтательным голосом рассказывал старинные предания.