О.В. Будницкий; авторы вступ. статьи и примеч. О.В. Будницкий, Г.С. Зеленина.
«Свершилось. Пришли немцы!» Идейный коллаборационизм в СССР в период Великой Отечественной войны.
Научное издание История коллаборационизма
Публикация подготовлена в рамках программы Центра фундаментальных исследований Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики»
Publication of this volume has been made possible, in part, through support from the Fund for Study of the Holocaust in the USSR, Center for Advanced Holocaust Studies, United States Holocaust Memorial Museum
Фотография на обложке: В оккупированном русском селе. 1941 год. Фото немецкого военнослужащего. Российский государственный архив кинофотодокументов (РГАКФД), г. Красногорск.
© Зеленина Г.С., вступительная статья, примечания, 2012 © Российская политическая энциклопедия, 2012
Безобидное французское слово «collaboration» – сотрудничество – с нелегкой руки маршала Филиппа Петена в годы Второй мировой войны приобрело негативные коннотации, ибо стало означать сотрудничество с врагом. Со временем в обиход вошел специальный термин, производный от collaboration – коллаборационизм, означавший исключительно сотрудничество жителей оккупированных территорий с оккупантами. В научной литературе выделяются различные формы коллаборационизма: от военно-политического до бытового. Коллаборационизм был общеевропейским явлением: с нацистами по разным мотивам и в разной степени сотрудничали миллионы людей, в том числе миллионы граждан Советского Союза. Это было не удивительно: на оккупированной территории оказалось около 70 миллионов человек. Разумеется, сотрудничество происходило в разной степени и в разных формах: служба в полиции, в административных органах, созданных оккупантами, в вооруженных формированиях Германии, работа на предприятиях, производивших продукцию для нацистов и т.д.
Коллаборационизму посвящена обширная литература[1]; немало написано (преимущественно за последние 20 лет) и о коллаборационизме в СССР. Не вдаваясь в детальный историографический анализ, заметим, что отечественная литература о коллаборационизме изрядно политизирована, исследователи (что вполне объяснимо) далеки от того, чтобы писать «без гнева и пристрастия». В литературе можно встретить и апологию «освободительного движения», как квалифицируют некоторые авторы власовское движение, и некритический пересказ документов НКВД, сотрудники которого преследовали иные, нежели исторический анализ, цели[2].
Нетрудно заметить, что на сотрудничество с оккупантами и в странах Европы, и в СССР люди шли в основном в силу сложившихся обстоятельств. Так, трудно вообразить, что герой Вердена маршал Петен ждал прихода гитлеровцев для реализации своих амбиций: так уж случилось, что он возглавил правительство Франции после разгрома ее армии, а его попытки спасти страну вылились в предательство ее интересов. Благополучный советский генерал Власов вполне мог закончить войну столь же славно, как он ее начал, не попади он в плен. Ничто не указывает на то, что он собирался «освобождать» Россию до пленения и выбора: остаться одним из узников немецкого лагеря для военнопленных или начать политическую карьеру – карьеру коллаборациониста.
Миллионы людей, оказавшихся на оккупированной территории, должны были как-то добывать средства к существованию. На практике это означало, что они работали на предприятиях, продукция которых полностью или частично шла на нужды Германии и ее союзников, не говоря уже о крестьянах, плоды трудов которых в значительной степени доставались оккупантам. Это были коллаборационисты – еще раз – в силу сложившихся обстоятельств; собственно, мы используем этот термин в данном случае за отсутствием какого-либо другого, адекватно определяющего положение людей наемного труда в зоне оккупации[3]. Среди продолжавших трудиться на своих рабочих местах были не только рядовые служащие, но и администраторы, не сумевшие или не захотевшие эвакуироваться. Оккупанты далеко не всегда стремились сменить управленческий аппарат, да и где было взять опытных администраторов? Так, в Ростове-на-Дону остались на своих местах директора табачной фабрики и зоопарка[4]; любопытно, что они не сделали впоследствии попытки уйти вместе с отступающими немецкими войсками, видимо, полагая, что они не совершили ничего преступного.
В Советском Союзе накануне войны было немало людей, мечтавших о гибели советской власти; некоторые из них ради этого были готовы пойти на сотрудничество с любой внешней силой, способной эту власть уничтожить. В литературе уже высказывалась мысль о том, что корни коллаборационизма, наряду с обстоятельствами военного времени, следует искать в истории советского общества 1920-1930-х гг., в политике советской власти[5]. Модернизация по-сталински привела к созданию тяжелой промышленности и колхозного строя, и к гибели миллионов людей; потери населения в результате голода начала 1930-х гг. были сопоставимы с общим числом погибших в годы Первой мировой войны во всех странах-участницах вместе взятых. Объективные – демографические – результаты этой политики к началу 1940-х гг. выглядели следующим образом: в конце 1930-х гг. половина всех умерших относилась к самодеятельному населению в возрасте от 16 до 49 лет, причем доля умерших в возрасте от 16 до 29 лет составляла 20 % от умерших всех возрастов. В 1940 г. ожидаемая продолжительность жизни в СССР составляла у мужчин 38,6 года, у женщин – 43,9. В РСФСР картина была еще более удручающей: ожидаемая продолжительность жизни мужчин составляла 35,7 года, женщин – 41,9[6].
К тому же в конце 1930-х гг. власть развернула мощную антирелигиозную кампанию, точнее, приступила к массовой ликвидации религиозных объединений и репрессиям священнослужителей. Это была реакция на результаты переписи 1937 г., согласно которым большая часть населения страны, несмотря на интенсивную атеистическую пропаганду, оказалась верующей и не скрывала этого, откровенно отвечая на вопросы переписчиков. Если в 1936 г. в СССР еще действовало 20 тыс. церквей и мечетей, то в начале 1941 г. их оставалось менее тысячи. В 1936 г. в СССР насчитывалось свыше 24 тыс. «служителей культа»; в начале 1941 г. их число составило 5665, причем более половины из них было зарегистрировано на территории присоединенных к СССР в 1939-1940 гг. Западной Украины и Западной Белоруссии, прибалтийских государств, Бессарабии и Северной Буковины[7].
По-видимому, антисоветские настроения, вплоть до надежд на внешнее вмешательство, которое покончит с безбожной властью.
(один из характерных слухов в связи с коллективизацией гласил, что дети колхозников будут отмечены печатью Сатаны), наиболее широко были распространены среди крестьян. Самым упорным «на протяжении всех 30-х гг. … был слух о том, что скоро будет война, иностранные армии вторгнутся в Россию, и колхозы будут отменены»[8].
Внутренняя эмиграция
Несмотря на массовые репрессии, чистки, жесткий идеологический контроль, советской власти не удалось выявить всех своих противников. Это было невозможно, отчасти потому, что большинство врагов власти никак себя не проявляли, понимая безнадежность борьбы с ней, мимикрировали, пытались приспособиться к существовавшим в сталинском СССР «правилам игры»; другой причиной было то, что сама власть своей политикой способствовала появлению новых противников в среде молодого поколения. В СССР существовал слой людей, не принимавших советского режима, его идеологии, обычаев, мечтавших о его крахе. Это была внутренняя эмиграция. Термин «внутренняя эмиграция» вошел в обиход в 1922 г., после публикации в литературном приложении к берлинской сменовеховской газете «Накануне» частного письма К.И. Чуковского к А.Н. Толстому. Не кто иной, как автор «Мойдодыра», обвинил своих товарищей-литераторов, обитателей петроградского Дома искусств, во «внутренней эмигрантщине». Термин прижился, был подхвачен «Правдой»[9].
1
См., напр.: Lloyd C. Collaboration and Resistance in Occupied France: Representing Treason and Sacrifice. New York, 2003; Conway M. Collaboration in Belgium: Leon Degrelle and the Rexist Movement, 1940-1944. New Haven, 1993; Hirschfeld G, Marsh P., eds. Collaboration in France: Politics and Culture during the Nazi Occupation, 1940-1944. Oxford; N.Y., 1989; Bennett R. Under the Shadow of the Swastika: The Moral Dilemmas of Resistance and Collaboration in Hitler’s Europe. New York, 1999; Hirschfeld G. Nazi Rule and Dutch Collaboration: The Netherlands under German Occupation, 1940-45. Oxford, 1988;Gross J.T. Polish Society under German Occupation: Generalgouvernement, 1939-44. Princeton, 1979; The Politics of Retribution in Europe: World War II and Its Aftermath / ed. by I. Deak, J. T. Gross, T. Judt. Princeton, 2000; и др. Впечатляющую попытку создать историю коллаборационизма в Европе, включая Советский Союз, предпринял российский историк М.И. Семиряга. Ом.: Семиряга М.И. Коллаборационизм. Природа, типология и проявления в годы Второй мировой войны. М., 2000.
2
См.: Кринько Е.Ф. Коллаборационизм в СССР в годы Великой Отечественной войны и его изучение в российской историографии // Вопросы истории. 2004. № 11. С. 153-164. Не ставя своей целью в рамках настоящей статьи подробный анализ историографии, заметим, что значительная часть работ по истории коллаборационизма в СССР, написанная зарубежными авторами, посвящена генералу А.А. Власову и возглавляемому им «Русскому освободительному движению». Среди этих работ выделяется, на наш взгляд, широтой привлеченных источников и относительной сбалансированностью исследование: Andreyev C. Vlasov and the Russian Liberation Movement: Soviet Reality and Emigre Theories (Cambridge, Eng., 1987). Образец крайней политизированности – апологетическая книга Йоахима Хоффмана о власовском движении: Hoffmann J. Die Geschichte der Wlassow-Armee (Freiburg im Breisgau, 1984; рус. пер.: История власовской армии. [Paris, 1990]). Тонкий анализ различных видов коллаборационизма на Украине в период оккупации содержится в монографиях Хироаки Куромия (Kuromiya H. Freedom and Terror in the Donbas: A Ukrainian-Russian Borderland, 1870s-1990s. New York, 1998), Амира Вайнера (WeinerA. Making Sense of War: The Second World War and the Fate of the Bolshevik Revolution. Princeton, 2001) и Карела Беркхоффа (Berkhoff K. Harvest of Despair: Life and Death in Ukraine under Nazi Rule. Cambridge, Mass.; London, 2004). Все большее внимание исследователей привлекают такие сюжеты, как соучастие коллаборационистов в нацистских преступлениях во время Холокоста: Dean M. Collaboration in the Holocaust: Crimes of the Local Police in Belorussia and Ukraine, 1941-44. New York, 2000; HimkaJ.-P. Obstacles to the Integration of the Holocaust into Post-Communist East European Historical Narrative // Canadian Slavonic Papers. Vol. 50. No. 3-4 (Sept.-Dec. 2008). P. 359-372. О «повседневном» коллаборационизме, судебном и внесудебном преследованиях коллаборационистов в военные и послевоенные годы см.: JonesJ.W. “Every Family Has Its Freak”: Perceptions of Collaboration in Occupied Soviet Russia, 1943-1948 // Slavic Review. Vol. 64. No. 4 (Winter 2005). P. 747-770; Penter T. Collaboration on Triaclass="underline" New Source Material on Soviet Postwar Trials against Collaborators // Slavic Review. 2005. Vol. 64. No. 4 (Winter). P. 782-790; и др.
3
Карел Беркхофф отказался от использования термина «коллаборационизм» в своей монографии об Украине в период нацистской оккупации, поскольку само его употребление предполагает обвинение в предательстве. Это препятствует достижению главной цели историка – полному пониманию. Морализаторство не должно служить препятствием пониманию, полагает Беркхофф, подчеркивая в то же время, что у историка, конечно, есть собственные нравственные принципы. Важнейшим этическим принципом историка, его «первой заповедью» является использование в его работе всей достоверной информации, относящейся к предмету исследования (Berkhoff K. Harvest of Despair. P. 4-5). Эти принципы, не слишком оригинальные и бесспорные для любого профессионального историка, в случае с изучением коллаборационизма соблюсти нелегко.
5
Семиряга М.И. Указ. соч. С. 87-102; Сахаров А.Н., Жиромская В.Б. Облик народа к началу Великой Отечественной войны // Народ и война: Очерки истории Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. М., 2010. С. 26-47.
7
Черная книга коммунизма. Преступления, террор, репрессии: пер. с франц. / С. Куртуа и др. М., 1999. – Цит. по: URL: http://http://www.goldentime. ru/nbk_10.htm
8
Фицпатрик Ш. Сталинские крестьяне. Социальная история Советской России в 30-е годы: деревня. М., 2001. С. 13. Заметим, что в русском издании монографии почему-то дан другой подзаголовок. В оригинале – «Сопротивление и выживание в российской деревне после коллективизации» (Resistance and Survival in the Russian Village after Collectivization). О крестьянском сопротивлении см. также: Виола Л. Крестьянский бунт в эпоху Сталина: Коллективизация и культура крестьянского сопротивления. М., 2010.
9
См. подробнее: Кукушкина Т. О публикации письма К. Чуковского А. Толстому в газете «Накануне» // Memento vivere. СПб., 2009. С. 393-414.