Выбрать главу

          – Ты был влюблён в Аню? – сегодняшний день был слишком долог, Игорь уже понял это. От количества вываленной на него информации гудело не только в голове, всё его тело, словно было опутано вибрирующим электрическим проводом. – Я не знал...

          – Не знал?.. Ты всегда отличался завидной тупостью в таких вопросах. Не знал, так не знал. И почему "был"? – Ромка неожиданно, со всей силы ударил кулаком в пол, вскрикнул и прижал к себе явно отбитую руку.

          – Ром, ты что – покалечишься...

          – Заткнись... Я уже давно понял, не сразу, конечно, что он не на Аньку глаз положил, а на тебя... А ты... Ты – ничего-о... – Ромка резко подался вперёд и схватив Игоря за шею здоровой рукой рывком притянул к себе, впиваясь ему в лицо злыми глазами. – ...смазливый такой... Такие как ты и подставляют задницы! – и он оттолкнул уже совершенно ошалевшего парня.

          – Что?!..

          – Захлопни пасть, устал я от всего такого... взорвусь, если не выскажу тебе всё! Этот пидар сразу влюбился в тебя... подкатил-то он к тебе – "дава-ай дружи-и-ить", - Ромка с томным придыханием выплюнул последнюю фразу. – А ты, как кретин, уши развесил: "Друг... друзья... какой он классный!.." Да уж, классный, если он глаз с тебя не сводит, так и смотрит тебе в рот... Неужели он за всё это время так ничего тебе и не сказал? Хотя, чего удивляться, если ты слепой придурок и сам ничего не понял до сих пор: спугнуть тебя боялся, наверное. Я ещё в девятом... мы с ним летом как-то столкнулись в магазине, прямо спросил его: что и как? Он не стал отпираться. Вот чмо пидарское, ведь не испугался, что тут же, у касс, наваляю ему.

          – Данил сам признался тебе?.. – у Игоря едва хватило дыхания спросить.

          – Чего всполошился? Что – мне, а не тебе?!.. Не плачь, детка, не в любви же он мне признался – она вся тебе досталась, – Ромка кривил губы, выговаривая такие трудные для осознания Игорем слова. Он словно во сне следил за юродствующим одноклассником – все мысли, будто могучим вихрем вымело из его головы.

          – Значит, мне не побоялся, а тебе – не смог... – Ромка снова замолчал. – Ты не подходи ко мне больше. Вроде и не скажешь, что дружили мы с тобой, ты, видно, одиночка по жизни. А вот с Данькой своим... Но я привык к тебе. Но чтобы – педик... Не могу, противно!

          – С чего ты взял, что я... этот... – Игорь даже выговорить не мог это ужасное слово.

          – Гарик, не подходи ко мне, я тебя по-хорошему прошу. Могу не сдержаться и покалечу тебя случайно. Да, можешь не беспокоиться – никто от меня не узнает. Да и школа эта грёбаная кончится скоро, – Ромка стал подниматься с пола.

          – Да с чего ты взял, что я гей?! – Игорь почти кричал. Он дёрнул бывшего друга за руку, принуждая сесть. – Я – нормальный. Мне не надо...

          – Кому ты врёшь, Гарик? Я же вижу, как ты улыбаешься ему, не слепой в отличие от некоторых. Неужели вы ни разу... тьфу, бл*дство, как подумаю, так блевать тянет.

          – Мальчики, пол грязный, да и домой давно пора, что вы здесь сидите? – по лестнице поднималась классная, подошла  к ним и остановилась. – Роман, а Сергей Леонидович не ушёл?

          Ромка пожал плечами:

          – Я не слежу за ним. Отзанимались и разошлись.

          – Какой ты всё-таки грубый и невоспитанный, Роман. Игорь, – она обратила внимание на взбудораженный вид мальчика, – что-то случилось? Ты не заболел? – женщина подошла ближе, но в спортивном зале послышался шум и она, вспомнив, зачем, собственно, пришла сюда, обогнула этих двоих на полу и скрылась за дверью.

          – Я – никогда, я... да ты что, Ромка...

          Игорь не смог дождаться, пока классная закроет за собой дверь. Он задыхался, лицо пошло красными пятнами, он ощущал, как его тело гудит от липкой грязи всех этих невыносимых слов. Ему было всё равно – слышит ли их кто-нибудь или нет, он уже не мог сдерживаться, не мог себя контролировать.

          – Хватит. Надоел. Вали отсюда. Меня тошнит от вас, гомиков вонючих. И я тебя предупредил, больше никогда не подходи ко мне и не заговаривай, – Ромка медленно поднялся на ноги и пошаркал к лестнице.

          Неделю Игорь не ходил в школу – заболел: стакан ледяного пива, ещё один (вот удача – в холодильнике нашлась целая бутылка). Ему надо было чем-то залить всё, что бурлило и кипело в его голове, сначала залить, и чтобы наверняка – заморозить. Мобильный он выключил в ту же минуту, как вошёл в квартиру; четыре пропущенных вызова от Данила и одно сообщение от него. "Когда успел?" Игорь не в состоянии был услышать ни звука: в голове гудел, словно повёрнутый вспять, взбесившийся кровяной поток.

          После пива была кровать. "Заметит отчим или нет..." – он подумал скорее дежурно, нежели на самом деле беспокоясь.

          Сначала Данил звонил несколько раз в день – и где домашний номер-то раздобыл? Потом – реже, но Игорь не подходил. А потом его и вовсе перестали подзывать. В семье не жаловали беспроводные телефоны, и поэтому в коридоре на стене висел большой, похожий на офисный, кнопочный аппарат, с трубкой на длиннющем витом шнуре, его длины хватало практически на всю их квартиру. Кроме комнаты Игоря, пожалуй, находящейся в самом конце коридора, но дома он обычно разговаривал по своему мобильному.

          Все дни болезни Игорь провёл на кровати: туалет, ванная и снова кровать. Кровать, кровать... подушка под голову, одеяло – на лицо. Он словно отгородился от всех своей простудой, хотел спрятать свою боль. Не вышло.

          Пронзительная тишина, наступившая вечером, выползшая из комнаты Игоря захватила квартиру, оглушила всех, взяла в плен. Первый день семья с уважением отнеслась к его отвоёванному одиночеству. Со второго дня началась осада.

          Его любимая запечённая картошка... готовя что-нибудь вкусное мама, пусть временно, но вытаскивала Игоря на поверхность, выдёргивала из его тьмы. Поддерживал "на плаву" и дядя Сёма уже привычным для всех в доме фирменным ритуалом: входя в квартиру после работы, он детскими стихами пересчитывал всех, "кто на борту". Теперь каждый вечер, после ужина отчим приходил к Игорю в комнату и читал ему давно забытые им детские книжки: не спрашивая о предпочтениях, подходил к полке, вытаскивал за корешок понравившуюся и устраивался с ней на коленях в кресле. Или рассказывал что-то про неведомого кого-то и сыпал, как обычно шутками. Игорь не слушал, но звуки человеческого голоса: хоть кто-то поблизости, говорящий о чём угодно, но только не о его разрывающей грудь боли, не давали утонуть, захлебнуться в чернильной пустоте, в том вакууме, что поселился в нём в тот день, около школьного спортивного зала.

          После ухода отчима измученный за целый день бесконечными мыслями Игорь впадал в подобие сна – тревожная дремота накрывала точно плащом, заглушала думы, выключала измученный разум.

          Каждое утро, открывая глаза, Игорь не мог избавиться от дурноты, не той, что вычистив организм приносит покой каждой клеточке, а той, что давит, душит, мучает до пугающего желания не открывать глаз вовсе ни сейчас, ни в следующие дни. Он отчаянно цеплялся за всё то, что окружало его с самого детства: мама, фигурка орла на книжной полке, светящаяся неярким зеленоватым светом в темноте, шутки отчима, кровать с исписанным, исчерченным вдоль и поперёк деревянным изножьем, тёплая рука бабушки на голове, когда плохо, когда слёзы щиплют глаза, огромный словарь, что, сколько он себя помнит, стоял всегда на полке справа от всех его книг, из-за него стекло невозможно было задвинуть до конца, и потому тёмно-зелёный пыльный переплёт всегда глядел на него в немом укоре. Своим постоянством, своей неизменностью всё это понемногу заполняло его, придавало сил.