========== Пролог ======
Воспоминания-вспышки. Всегда это ненавидел. Особенно когда память вот так начинает издеваться во сне. Обрывки сцен моего прошлого. И ты вновь просыпаешься, баюкая меня в своих объятиях.
- Тише, тише, Хоук, это просто сон… всего лишь плохой сон…
Я хочу плакать… но я забыл, как это делается. А может, и не знал никогда. Не помню. Твои руки ласково гладят мои озябшие плечи, и я понимаю, что продолжаю дрожать. Ты притягиваешь меня к себе, прижимаясь всем телом, и едва ощутимо касаешься поцелуем кожи. Я судорожно сжимаю твои предплечья, скрещенные у меня на животе, в простом касании черпая уверенность для ответа.
- Прости… снова я прервал красочное видение с красотками из ближайшего бара?
Тихий смех чуть рассеивает напряжение:
- Увы, это, в последнее время, по крайней мере, не по моей части. Скорее уж красавцами.
Ты опрокидываешь меня обратно на простыни, с силой вжимая в податливую мягкость перины, и пристально смотришь в глаза. Нет, ты не увидишь того, что мог бы. Только то, что я позволю. А позволю я тебе увидеть, только как спадает мрачная пелена сна – и взгляд загорается нежностью. Еще одно едва ощутимое касание поцелуем – теперь уже губ.
- Спи, Хоук. Завтра рано вставать. Спокойных снов.
Я ласково провожу ладонью по твоей щеке:
- И тебе, Андерс. Прости. - Ничего. Сон можно и досмотреть.
Я улыбаюсь, и ты ловишь мою улыбку губами. Да. Я знаю. Сны всегда можно досмотреть. Но иногда этого совсем не хочется… просто приходится.
А во снах – только память. Сплошным калейдоскопом из обрывков прошлого и настоящего. И это еще больнее. Каждый твой жест – отражение какого-то жеста Осциваса. Каждое твое слово – эхо его слов. Лишь одно отличие не дает мне впасть в безумие – в твоем голосе нет властности и жестокости. Только смирение и нежность.
А еще я знаю, что когда ты найдешь припрятанные мной книги, ты попросишь о помощи… чтобы потом оставить меня в одиночестве, хотя будешь клясться всеми Богами, что это ради нас обоих, и ты все еще любишь меня. И ты не солжешь ни единым словом.
Теперь до утра просто полежу с открытыми глазами – не хочу возвращаться ТУДА даже в коротких вспышках видений. Должно быть, Фенрис тоже вот так слепо смотрит в невидимый сквозь темноту и полог ложа потолок, покрытый трещинками, и перебирает все, какие только может, отвлекающие мысли, чтобы не окунаться в то немногое, что осталось от его воспоминаний. Тебе легче в какой-то мере. Хотя, может, и нет. Я ведь не знаком с твоим прошлым так уж близко. Быть может, помимо известных мне, в нем таятся секреты куда неприятнее моих… кто знает?
Скажи мне, сколько раз за эти два года, что мы вместе, под покровом ночи ты просыпался от того, что меня сотрясает дрожь боли? Сколько раз я шептал его имя сквозь сон и в полный голос выкрикивал в минуты страсти, разделенной между нами? И сколько раз ты промолчал? Сколько раз стерпел, не желая бередить рану? Сколько еще смолчишь?
Бывают ночи, когда я лежу в холодной постели, зная, что сейчас ты врачуешь хрупкую девочку, сгорающую от чахотки у тебя в Лечебнице, и думаю, когда же мы успели ТАК запутаться. Ты любишь меня, я вижу. Странной, непонятной мне любовью, разделенной между тобой и твоим Справедливостью. И я люблю тебя… разделив свою любовь на тебя и его, поровну. Четыре неизвестных величины.
Одна ночь между мной и ним… и холод одиночества с утра…
Одна ночь между тобой и твоим духом – я знаю эту твою тайну… вашу тайну… иное время, иное тело… жалость или любопытство, что уже неважно. Я знаю, что он тогда прощался с тобой, готовясь к безнадежной бойне.
Нам удобно вдвоем – еще одна цепь в Городе Цепей. И еще… И еще… Звенья из боли, крови и стали впиваются в наши души, корежа их. Ломая. Превращая в рабов – исподволь, незаметно для нас. Я знаю. Фенрис знает. Ты знаешь. Знает и Справедливость…
Я прижимаюсь к теплому сильному телу, проводя ладонью по мерно вздымающейся в спокойном дыхании сна груди. Под кончиками пальцев едва уловимо бьется сердце, не знающее пощады для Храмовников. Ненавижу магов. Андерс… я люблю тебя как человека, но твоя сила… иногда мне хочется, чтобы тебя усмирили. Потому что тогда я волью в твои жилы кровь какого-нибудь сильного существа, так, как это сделали со мной, я помню ритуал до мельчайшей подробности – и ты вернешь чувства, но лишишься магии. Я позабочусь. Ты обретешь то, чего ищешь – гармонию с самим собой и со Справедливостью, ибо его изгнать я не смогу. Впрочем, Дух знает о моих мыслях и идеях – и даже в чем-то согласен.
Я ненавижу и Храмовников, за то, что они уничтожают то, что дорого тебе, Андерс. Но и уважаю их – они очищают землю от скверны, пусть и не всегда разумно. О, с каким бы счастьем я стал Храмовником… чтобы извести тех, кто рискнет сорвать запретный плод. Я представляю, как убрать помехи на пути к власти… я умел слушать и смотреть. А Осцивас лучше всех знал, как именно расчистить себе дорогу. Лишь несколько писем, несколько мельком брошенных фраз, может, пара флаконов яда… и вместо Рыцаря-Командора Мередит Станнард у вас будет Рыцарь-Командор Гаррет Хоук-Амелл…
И именно за это знание и безотчетное стремление я ненавижу себя. Я монстр, изуродованный магией. Все мы. Нам нельзя жить… но мы будем, чтобы изменить то, что еще можно изменить.
Я успокаиваюсь, слушая твое дыхание. Ты так умиротворен, словно все беды Тедаса минуют тебя стороной. И мне до боли хочется в это верить.
Я никогда не спрашивал тебя о прошлом, как и ты меня. Я никогда не спрашивал или почти не спрашивал о прошлом никого из тех шестерых, что стали моими спутниками тут, в Киркволле, Городе Цепей. Хотя знаю о вас много… очень много, пусть и не все. Иногда даже больше, чем вы сами о себе знаете. Здесь, в этой забытой Создателем глуши, выяснить это было не слишком сложно.
Здесь, в Городе Рабов. Какая ирония…
Только вот вам кое-что обо мне неизвестно – вы не знаете, что я маг. Знала мать – но она умерла, и ее пепел серебряным снегом осыпался в воду Недремлющего моря… знала сестра – но и она умерла тоже, найдя приют в величественных чертогах древнего тейга, в неделе пути под землей…знали брат и отец – но их тела так и остались непогребенными где-то там, в прошлой жизни, на развалинах Лотеринга… Знает мой Хозяин… и вот он еще жив. Не только у Фенриса есть вендетта… но вы не знакомы с моей.
Да, именно так. Я знаю, что такое рабство. Но о том, что я знаю, неизвестно больше никому – я никого не пускал в душу. Ни тебя, ни его… Может, зря? Я – старший из детей своего рода. Меня, как наследника, отправляли учиться. В Тевинтер. Меня – мага. Возможно, мы с Фенрисом вместе отскребали полы в чьем-нибудь особняке, если, конечно, его хозяин, Данариус, давал мальчика в аренду. Я не помню его… но я вообще мало что помню из тех первых двенадцати лет, когда меня еще выпускали в свет. Кроме, может, боли, слез, крови и регулярных порок по вечерам после тяжелой работы. Ах да – и еще – лиловый шелк. Ненавижу. То, от чего я готов полыхнуть дарованной мне в том рабстве силой, как ты при виде Храмовников.
Огонь в камине давно потух, а Орана еще не разожгла его. Лишь подернутые пеплом темно-алые угли против воли будят воспоминания.
Пронзительно лиловый. Цвет моей ярости и моей боли. Чужая кровь. Осцивас считал, что это красиво – вести за собой на поводке обнаженного юношу, чьи вены светятся под кожей тем же цветом, что и его мантия, идеально с ней гармонируя. Баз-саирабаз… жестокая пародия на кунарийские нравы…
Слишком много тайн. Каждая из них – звено цепи. Моей, твоей, его, Духа… неважно.
На рассвете кровь вновь вскипает в жилах, подчиняясь велению восстающего солнца, и привычная магическая боль снова возвращается, вгрызаясь в плоть лиловыми клыками. Я знаю, что сейчас моя кожа начинает едва заметно светиться. А потому встаю, медленно сняв руку с твоей груди, чувствуя легкое сожаление от того, что приходится вот так уходить каждое утро. В сумерках этот мереющий свет слишком заметен. Днем – не страшно, на солнце его не видно, а под землей она не желает проявлять себя так же, как на поверхности.
Ты что-то бурчишь, и сердце щемит от нежности, когда ты закутываешься в сползшее одеяло. Тебе тоже не хватает тепла. Прости, что вот так ухожу. Я так хочу, чтобы у меня не было такой необходимости… но первый из вариантов все исправить – удалить новую… или, быть может, уже слишком старую… кровь – невозможен, а второй – рассказать – опасен… и опасен.