— С чего быть другими? — отозвался Вася Тупик.— Обжёгшись на молоке, дуют на воду.
- Верно,—откликнулся Васильев дружок, по шутливому прозвищу Васятка Маленький, росту громадного, силы медвежьей.—Бабка моя из здешних мест. Примется, бывало, сказывать про старину, первую татарщину, у нас, беспечных ребятишек, руки-ноги цепенели со страху. Рязань из всех русских земель первую разорили татары. Тому теперь, поди, полтора века. А спроси здесь, всякий поведает. Будто сам при том был. Ведь что тогда получилось? — продолжал слово-охотливый Васятка, приметив, что вместе с Бориской и Василием Тупиком его слушают и другие.—Подступил к Рязанской земле Чингисханов внук хан Батыга. Со всем своим
неисчислимым воинством. Отправил послов к тогдашнему великому князю рязанскому Юрию Игоревичу. «Отдайте,— говорит,— десятую долю со всего, что имеете: добра, денег, людей, коней». Созвал на совет Юрий Игоревич ближних князей. И решили ответить так: «Когда нас в живых не останется, тогда всё будет вашим. А пока — шиш вам вместо добра, лошадей да людей!»
— Прямо так и сказал? — восхитился Бориска.
— Ну, может, другими словами, а смысл тот же. Полу-чите, мол, коли нас одолеете. А мы, дескать, ещё постоим за себя!
— И постояли?
Вздохнул Васятка Маленький:
— Всего пять дней. Уж больно велика была татарская сила. А бились рязанцы с беспримерным мужеством. Мы ведь, ребятишками, любили слушать ещё какую историю,— оживился Васятка.— Про Евпатия Коловрата. История такова. Сожгли татары город, добро пограбили, людей всех, старых и малых, перебили. Пошли далее. А на них сзади - опять рязанцы. Перепугались ордынцы: мёртвые, говорят, встали, чтобы отомстить за свою землю. Мёртвые, понятно, не воюют. Что оказалось: боярин рязанский именем Евпатий, прозвищем Коловрат, в пору осады был в отъезде. Вернулся, глянь, родного города нет. Одни головёшки дымятся. Лютым гневом преисполнился Евпатий. Собрал людей, какие где остались, числом тысяча семьсот,— и на Батыгу, который к тому времени дошёл аж до суздальских земель. И столько татар Евпатиева дружина посекла и порубила, что говорили будто бы Батыевы воеводы: «Мы со многими царями во многих землях на многих бранях бывали, а таких удальцов и резвецов не видали, и отцы наши не рассказывали нам. Ибо это люди крылатые, не знающие смерти, так крепко и мужественно, ездя бился: один с тысячей, а два с тьмою. Ни один из них не может уехать живым с побоища!»
— Горячо стоишь за своих косопузых! — заметил Андрюшка Волосатый язвительно.— Чего же мы по ихней земле норовим проскользнуть, ровно воры-тати? На общего, поди, ворога идём!
Родион Ржевский, от которого редко кто слыхал лишнее слово, обернулся:
- Сам должен разуметь! Ссорятся друг с другом московский и рязанский князья. А простые людишки при чём? И то сказать, туго приходится нынешнему Олегу. Словно промеж молотом и наковальней. По какой бы Русской земле ни ладились ударить ордынцы — рязанцы на пути. Им первая шишка. И сколько приняли они лиха — страшно вспомнить!
По-иному, после того разговора, глядел Бориска на землю, которой они ехали, на мужиков и баб, что встречались по дороге.
И ранее примечал Бориска: чего не знаешь, представляется чужим, а то и враждебным. А малость вникнешь — глянь, и понятно всё и ближе вроде бы.
Родион лошадей гнал, торопил людей:
— Поспешай, ребята!
Не к тёще на блины собрались...— огрызнулся однажды Андрюшка Волосатый.
— То-то и оно!
Далеко слева осталась старая Рязань и нынешний стольный град Переяславль-Рязанский. Вдоль Дона поехали. Миновали Куликово поле, что лежало за речкой Непрядвой. Редко людям дано знать будущее. Потому обошли вниманием место предстоящей битвы. Обычная, чуть заболоченная, низина. Эко диво сыскалось! Мало ли таких? Вскорости с правого берега Дона переправились на левый. Встречные мужики и бабы указывали:
— Там, недалече, окаянные... Идут сюда! Что с нами-то станется?
Уже не спрашивали, чьего князя воины. Видели своих, русских, и глядели на них с надеждой.
Подле заросшего кустарником оврага Родион Ржевский приказал:
— Стой, ребята!
Разведка ордынских сил — дело опасное. Однако для Родионовых молодцев привычное, не впервой. «Языков», вражеских воинов, что могли сообщить нужные сведения же брали. Но одно — перехватить случайного ордынского конника и, повязавши, привезти. И совсем другое —выкрасть из Мамаева стана знатного вельможу, коему доступны военные секреты. Как такое совершить, жарко спорили всю дорогу. Начальник сторожи всех слушал. Сам молчал, должно, был в затруднении.
Предлагали разное. И дневной налёт на Мамаеву ставку. Одним биться, отвлекая на себя ордынцев, другим — важного человека хватать и скакать с ним прочь. И такой же налёт, только ночью. И другое многое удумывали. Всего не перечесть. А Вася Тупик в начале пути сказал:
- Доверь, Родя, «языка» мне. Дай Васятку Маленького в придачу да Бориску. Втроём без шума, глядишь, и управимся.
Товарищи подняли Василия Тупика на смех.
— Может, одного Бориску послать? Пущай приведёт самого Мамая. Чего с его вельможами-то вожжаться?!
На что Вася хладнокровно ответил:
— Всяк с умом...
И, помолчавши, добавил:
— Один — сперва, другой — опосля...
Бориска тогда жарко обрадовался. Шутейное ли дело -идти за столь важным «языком»? Но Родион Ржевский, по обыкновению, смолчал. Будто те Васины слова пропустил мимо ушей. Али почёл за пустую похвальбу.
Однако у овражка, распустив своих молодцов, оставил подле себя Васю Тупика, Васятку Маленького, Бориску и ещё двоих молодых воинов.
Пояснил:
— Затея, Василий, мудрёная. Кто знает, может, и впрямь, на тебя будет последняя надёжа. Потому покудова побудь
здесь.
Вася, к Борискиному удивлению, кротко согласился с начальником.
— Как знаешь, Родя.
Лошадей рассёдлывать не стали. Только ослабили подпруги да задали прихваченного с собой овсеца. В трудном пути коням нужна сила.
Вася Тупик, соскочив с коня, потёр руку.
— Чёрт здоровый,— помянул Гришку Хряка,— изломал всего…
— Мне, Вася,— сказал Родион Ржевский,— шибко подозрительны твои скороспешные дружки. Надо было бы их тогда же прощупать: откуда взялись, чего забыли на великокняжьем дворе? Больно с сердцем вязал тебя рыжий. Похоже, Олега рязанского ребята.
Вася дёрнул плечом.
— Пустое, Родя. С гудцом пришёл, все видели. А навалился по известной причине. Хлебнул крепко. Дурь в башку ударила. Ишь,— опять скривился от боли Вася,— левая рука плетью висит...
То, Вася, худо,— заметил Родион.— Дело впереди. Бориска встревать в разговор мужиков остерёгся. А как отошёл начальник подалее, восхищённо молвил Васе:
— Ловок ты, однако! С верёвками-то!
— Тятя покойный, царство ему небесное, учил. Страшной силы был. Телом велик. Я не в него- в маманю. Она маленькая, тоненькая, ровно девочка. Отец меня наставлял: "Хлипкость свою должен превозмочь!" Плакал я по малости лет «Не мучай, мол!» А он своё: «Человек, коли захочет, все может с собой сделать». Так я, спасибо ему, после бил парней выше себя на две головы. Приятели забаву удумали: пустят т меня здоровенного детину. И глядят со стороны. Я вроде поддаюсь сначала. Тот, попятно, изгаляется как может. А потом умывается слезами: «Отпусти,- молит,- ради Христа...» Дружкам потеха! С верёвками же хитрости мало. Во всю мочь следует напрячься, когда вяжут. А потом расслабиться. Однако рязанец окаянный тоже мастер. Впервой меня так скручивали. И то, вишь, ослобонился. И тебя погодь, научу!..
Распоследнее занятие — ждать в бездеятельности. Прислушивались: авось донесётся конский топот. Возле края овражка поочерёдно несли сторожу.