Пилюшин Иосиф Иосифович
У стен Ленинграда
От автора
Прежде чем приступить к рассказу о своем снайперском пути и о моих боевых друзьях-товарищах, хочется сказать, как впервые я взял в руки винтовку.
В двадцать шестом году меня призвали на действительную службу в Красную Армию. До этого времени я никогда не держал в руках оружие, и поэтому винтовка с длинным штыком показалась мне тяжелой, неудобной; даже неся ее на ремне, я чувствовал к ней неприязнь. Это чувство усилилось еще больше после первой стрельбы по целям: из пяти выстрелов ни одна пуля не попала в мишень, а от толчков приклада ныло плечо.
Командир отделения, видя мое смущение, дружески сказал:
- А ты, Пилюшин, не теряйся, крепче держи винтовку, тогда она послушнее станет. - При этом он лукаво подмигнул, добавив: - Стрелять научишься, в этом я уверен.
За годы службы в армии я не только научился стрелять, но и крепко полюбил нашу русскую трехлинейную винтовку. Она стала в моих руках легкой, удобной, послушной и больше меня не подводила: пули точно ложились туда, куда я их посылал. Когда в последний раз я поставил свою винтовку в пирамиду, мне стало не по себе. Взял ее еще раз и долго чистил, смазывал каждый винтик. И все же пришлось с ней расстаться: срок службы в армии кончился.
Вернувшись к мирному труду, я записался в стрелковый кружок при школе Осоавиахима. Хотя свободного времени после работы на заводе и учебы в школе, а затем в вечернем институте было мало, стрелковый спорт прочно вошел в мой распорядок дня.
Четырнадцать лет учился я искусству снайперского выстрела. В тридцать пятом году мне был присвоен первый разряд, а в тридцать девятом я заслужил звание мастера стрелкового спорта.
И вот грянула Великая Отечественная война. Три года, не выпуская из рук снайперской винтовки, шел я по дорогам и тропинкам войны, совершенствуя свое мастерство, обучая товарищей меткому выстрелу.
Работая над этой книгой, я думал о вас, мои боевые друзья, защитники Ленинграда. С вами я прошел большой и трудный путь по огневым рубежам, вам посвящаю свой скромный труд.
Часть первая
Первый выстрел по врагу
Ленинград...
Улицы и площади залиты солнцем, золотые шпили ослепительно сверкают в голубом небе, сады и парки - в свежей зелени и цвету. Все это я видел много раз, но теперь красота родного города казалась особенно привлекательной.
В полдень двадцать третьего июля тысяча девятьсот сорок первого года я вместе с новобранцами маршем прошел через Ленинград на фронт, в направлении города Нарвы.
Мы глядели на улицы, дома, парки и мысленно прощались с родными местами. Далеко позади остались Нарвские ворота, а мы все еще косили глаза в сторону города.
Сразу же по прибытии на место назначения мы вошли в состав 105-го отдельного стрелкового полка, который располагался в небольшой деревушке.
Той же ночью наша рота была назначена в боевое охранение. Мы шли к берегам Нарвы. Красноармейцы и командиры шагали молча, держа наготове оружие.
Я с красноармейцем Романовым пробирался по мелкому кустарнику вдоль берега реки. Петр шел впереди меня с такой ловкостью, точно на его пути и не было мелколесья: не зашуршит ветка, не хрустнет сучок под ногами. Когда я задевал головой или плечом за куст или под ногами ломался сухой прутик, Романов останавливался и, глядя на меня, морщил свой широкий лоб, шипел сквозь зубы:
- Ти-ше! Медведь.
Дойдя до указанного командиром места, мы залегли возле лозового куста. Внизу широким потоком бежала вода.
В таинственной тишине леса было тревожно, любой шорох настораживал. Все вокруг казалось необыкновенным, даже звездное небо как будто стало ниже и почти прикасалось к вершинам сосен. Птицы давно утихли, лишь где-то во ржи без умолку пел свою однотонную песню перепел: "Пить-полоть, пить-полоть, пить-полоть..."
Тонкая пелена утреннего тумана медленно подымалась над рекой и лугами. На опушке леса, укрывшись в зарослях, застонал лесной голубь: "Ууу-ууу". В березовой роще стрекотала сорока. Белка, склонив голову набок, сверху вниз смотрела на нас своими маленькими быстрыми глазками и звонко щелкала, перепрыгивая с ветки на ветку.
На рассвете к нам пришел командир роты старший лейтенант Круглов. Он лег на траву рядом с Романовым и не отрывал глаз от одинокого дома на противоположном берегу реки. В доме, казалось, не было ни единого живого существа: окна и двери забиты досками. Все говорило о том, что жилье покинуто людьми.
Но вот я увидел, как в заборе, окружавшем двор, медленно открылась калитка. Озираясь, вышла высокая женщина. Она была одета в необыкновенно широкую полосатую кофту и длинную черную юбку. На ее плечах лежало коромысло, на котором были повешены две корзины, наполненные бельем. Женщина шла прямо по полю к реке. Дойдя до берега, она поставила одну корзину на траву, а с другой стала медленно спускаться к воде.
Глядя на женщину, я вспомнил родную Белоруссию. Бывало, вот так же моя мать поднимала на плечо коромысло с корзинами и шла на речку Сорьянку полоскать белье. "Где она теперь? - думал я. - Осталась ли на занятой немцами белорусской земле или ей удалось уйти вместе с беженцами?" С болью в сердце подумал о семье, которую недавно оставил в Ленинграде: "Что сейчас делают жена и дети? Как живут они?"
Вспомнилось, как в ранний июньский час постучался в мою квартиру связной райвоенкомата и вручил мне повестку о немедленной явке на сборный пункт. Я быстро собрался и остановился перед закрытой дверью спальни. Мне очень хотелось увидеть жену и детей, перед уходом поговорить с ними; взялся за дверную ручку... Но, поборов душевное волнение, решительно вышел из комнаты.
Мои раздумья прервал тихий голос старшего лейтенанта:
- Товарищи, что-то эта женщина не вовремя собралась полоскать белье. Посмотрите за ней.
Прижимаясь к земле, Круглов пополз к опушке леса.
Женщина стояла на берегу и, прикрыв рукой глаза от солнца, смотрела в нашу сторону.
Вместе с Романовым я разглядывал ее лицо: он - в бинокль, я - в оптический прицел. Лицо было сухое, длинное, с острым носом и подбородком, близко поставленные глаза напоминали лисьи.
Вот женщина присела на корточки, вынула из корзины тонкий шнур, к концу которого был привязан груз, и ловко бросила его в воду. Потом взяла тряпку и начала медленно ее полоскать. Вместе с тем она осторожно наматывала на руку конец шнура и, как только показался груз, сразу же бросила невыжатую тряпку в корзину, а шнур сунула за пазуху и вышла на берег. Посмотрев еще раз в нашу сторону, она легко подхватила на коромысло корзины и торопливо, по-мужски зашагала к дому.
В это время к нам подполз Круглов.
- Ну как дела? - спросил он.
- Все это очень подозрительно, товарищ командир, - ответил Романов.
- Я тоже так думаю... Но мы не должны показывать вида. Надо следить...
- Но она может уйти.
- Не беспокойтесь, там рядом с хутором есть наши ребята.
Подойдя к забору, женщина взялась за щеколду калитки, воровато осмотрелась вокруг и, не заметив, видимо, ничего подозрительного, вошла во двор, швырнула под забор корзину с бельем, а сама быстро зашагала к воротам сарая.
Романов тихо свистнул.
- Наверное, издалека приехала ты, чертова фрау, полоскать белье в русской речке. Смотрите, смотрите, товарищ командир, - быстро проговорил Романов, - прачка-то устанавливает антенну!
Петр Романов - по военной профессии радист, по гражданской преподаватель немецкого языка. Могучая фигура делала его похожим на сельского кузнеца. Веселый и остроумный, он быстро сходился с людьми, чувствовал себя со всеми легко и непринужденно. Но был в нем один недостаток: слишком горячился и нервничал. Вот и сейчас он весь как-то напружинился, словно собирался броситься через реку.
- Спокойно, Романов, - положил Круглов руку на плечо красноармейцу. Немецкий разведчик передаст только то, что видел: проход через реку свободен, глубина воды такая-то, русских нет. А это нам и нужно.