У меня оставалось время только для того, чтобы запихать в саквояж самые необходимые вещи. Наличных денег у меня не осталось, так как было много эвакуированных людей, которым пришлось помочь. Все банки были закрыты. Моя домоправительница заставила меня взять у нее взаймы 100 крон. И эти деньги позволили мне успешно добраться до Стокгольма. Лишь в одном месте, пересекая долину Ромсдален, мне удалось уговорить шофера, который довез нас до побережья, взять у нас деньги. В других случаях мне говорили: «С соотечественников денег не берем». Некоторые еще и шутили: «Скоро мы все будем одинаково бедные». Кое у кого из убитых немецких солдат были найдены маленькие немецко-норвежские разговорники, в основном они касались конфискации товаров и наличных денег в кассах.
Военный автомобиль перевез меня через долину. Повсюду вдоль дороги мы видели солдат, воинские склады и армейские грузовики. И все время приходилось поглядывать на небо, не покажется ли самолет, так как машины особенно часто были мишенью авиаобстрела. Вечером я наконец приехала в одну усадьбу, где хотела остановиться и узнать что-то о наших общих друзьях — профессоре Фредерике Поше,[13] а также докторе Андерсе Виллере. Фредерик Поше, как оказалось, в последнее время отложил ученые занятия с тем, чтобы сосредоточиться на работе в Комитете Нансена, в последнее время в основном за пределами Норвегии. Что касается Андерса Виллера, одного из самых бескорыстных идеалистов, которых я только встречала в своей жизни, то вскоре после описываемых событий он вместе с остатками нашей армии отбыл в Англию, когда стало ясно, что войну в Северной Норвегии мы проиграли. В Лондоне он узнал, что у него рак и он должен умереть. Тогда он на самолете вернулся в Швецию, надеясь каким-то образом пересечь норвежскую границу, чтобы умереть в Норвегии. Но прежде, чем это удалось осуществить, если это вообще было выполнимо, он скончался в Стокгольме. Так что теперь, вероятно, они оба не обидятся на все эти подробности, в том числе касающиеся пережитого во время нашего почти недельного бегства через границу.
Норвежские радиостанции в Хамаре и Вигре теперь замолчали, но прикладывались все усилия для того, чтобы создать новую радиостанцию в северной части долины Ромсдален. Нас попросили принять участие в работе норвежского радиовещания и пресс-службы. В воскресенье Фредерик Поше и я отправились на север. На чердаке одного из сараев была радиостанция, наши выступления были записаны на пластинки для радиопередачи; когда велась запись, то мой текст лежал на стиральной машине жены владельца этого сарая.
У нас были также дела в Думбосе. Здесь мы впервые увидели последствия бомбежки. Большинство здешних деревянных домиков превратились в щепки, местами еще догорали их развалины. Английские солдаты ходили по улицам и заглядывали в витрины магазинов, в которых не было стекол. Как только мы дошли до отеля, где было много норвежских офицеров, началась воздушная тревога. В Думбосе нет никакого бомбоубежища, и мы бросились к небольшому ельнику, прямо через метровой высоты сугробы. Однако и это укрытие оказалось переполненным, в основном солдатами в белой маскировочной одежде, поэтому, ради сохранения своей жизни, нам ничего не оставалось, как просто зарыться в снег.
День был такой чудесный, еще зимний, но уже по-весеннему солнечный, как это часто бывает в апреле у нас в Норвегии. Так приятно было стоять на склоне каменистого холма и вдыхать аромат хвои, мха и пробуждающейся земли. В кронах деревьев шумел ветер то глуше, то сильнее; и только когда смолкал рев самолетов и на время прекращалась стрельба, слышался шелест листвы и ветвей. Было так странно: прямо над головой разрывались бомбы, строчил пулемет, а на нас то и дело сыпались сломанные ветви деревьев. Мне пришлось в течение почти двух часов лежать пластом в вырытой в снегу яме, а рядом со мной, в соседней яме, лежал солдат, который пытался развлекать меня, делясь воспоминаниями о том, как весело ему было однажды во время танцев у нас в доме: как оказалось, он был у нас в гостях прошлым Рождеством. Этот парень оказался жителем Лиллехаммера и товарищем одного из моих сыновей, но разве запомнишь всех молодых людей, которые приходили к нам в гости.
Немцы целенаправленно бомбили железнодорожные станции и именно там, возле станции, погиб американский военный атташе, капитан Лоси. Он был убит осколками бомбы, упавшей неподалеку.
Солдат с перевязанной головой помог мне выбраться из снежной ямы, и вместе с ним мы стали пробираться сквозь сугробы в сторону отеля. «По крайней мере, нам теперь не стыдно смотреть людям в глаза», — сказал он, в его голосе была радость. Мне кажется, что он выразил то, что чувствовали тогда многие норвежцы. Не так давно многие молодые люди горели желанием броситься на помощь Финляндии. До нас доходили слухи, что Германия угрожает немедленным вторжением любой из скандинавских стран, если та предоставит Финляндии официальную военную помощь, хотя тогда в это было трудно поверить. Теперь-то стало ясно, что это были не пустые разговоры.
Парни шутили, говорили, что, наверное, дьявол скоро заберет Гитлера к себе в преисподнюю. А один из уроженцев Трёнделага возразил: «Не посмеет, ведь сначала Гитлера наняли простым охранником преисподней. Но не успел дьявол оглянуться, как его власть была узурпирована, а сам он понижен до должности истопника в этом исконно принадлежащем ему заведении».
V
НАМ стало известно, что возникла угроза английским и норвежским позициям в дефиле[14] вблизи Треттена, и одно из подразделений военно-медицинской службы продвинулось вглубь долины с тем, чтобы развернуть военный госпиталь в одной из тамошних усадеб. Нам же предстояло двигаться по горной долине вверх. Все мы плотно разместились в машине: Фредерик Поше, его жена, двое детей, восьми и десяти лет, их помощница по хозяйству и я. Мы ехали ночью, и военные посты останавливали нас, наверное, 10–12 раз, повсюду были солдаты, которые строили укрепления и минировали горные склоны. К утру мы приехали в одну из усадеб в Довре, к родственникам тех людей, у которых мы жили внизу долины и которые предложили предоставить нам приют.
Самое сильное мое ощущение от пережитого тогда горестного бегства из Норвегии, бегства вместе с оставляющими свои позиции нашими войсками — это ощущение невероятной, несказанной красоты моей родины. Все это время я только и думала о том, как сказочно красива наша страна. И какие необыкновенно доброжелательные, готовые прийти на помощь люди живут в ней — таким был каждый встреченный нами в пути человек.
Добравшись до Довре, мы увидели, что снег почти повсюду уже сошел с горных склонов, обрамляющих долину; в северной части Гюдбрансдалена никогда не бывает много снега, так как горы служат преградой снежным тучам. Земля казалась невзрачной из-за торчавшей повсюду бурой прошлогодней травы, ни единый клочок светло-зеленой травы не радовал глаз. По обе стороны долины сиял ослепительно белый снег, ложбина между двумя горными склонами казалась голубой, а сами горы симметрично возвышались по обеим сторонам ее, как пошутил один старый крестьянин, точь-в-точь как груди у женщины.
Довре — это старинное поселение, вся земля вокруг распахана. На освещенных солнцем склонах холмов мы увидели ряд величественных деревянных строений, потемневших от времени и непогоды. В старину дома в наших долинах обычно располагались так, чтобы уберечься от ранней осенней изморози, идущей от реки, протекающей по дну долины. Внизу, за шоссе и железной дорогой, прямо вокруг станции, вырос ряд новых строений: это разного рода магазины и конторы, школы, ремесленные и ремонтные мастерские, гаражи. Все они расположены среди небольшого перелеска, на песчаной равнине у реки. Сосенки выглядели по-весеннему яркими, когда хвоя уже становится желтовато-зеленой, а кроны лиственных деревьев казались коричневой дымкой, которая отливала слегка фиолетовым, как это бывает в то время, когда у берез уже набухают почки и вот-вот распустятся первые листья.