- Спасибо, - Макар попереминался с ноги на ногу. – Ладно, я пойду, меня за тортиком послали.
- Пошли, запасный выход покажу, - усмехнулся Андрей. – И тортика много не ешь, да и вообще, нафига он тебе сдался-то? Лучше стейка тортика не придумали.
Макар сглотнул слюну.
- Это точно, - буркнул он.
Макар высунул нос на улицу. После сухого и теплого помещения в сырую погоду выходить не хотелось, но и вещи свои оставлять этой корове тоже. Поэтому он выдохнул, втянул голову в плечи и вышел на улицу.
Дождь то прибавлял, то почти прекращался. Людей на улице прибавилось. Причем не тех, утомленных, вымотанных, спешаших с работы домой – те уже сидели дома, а других, праздных. Макар с чувством, похожим на ненависть, и непохожим на нее, оглядывал их украдкой, отмечая и холеные телеса, и продуманные прически, и одежду, которая явно совсем недавно висела на вешалке в магазине. Он старался держаться в тени и при этом не мог отказать себе в удовольствии порассматривать праздно шатавшихся, иногда придерживая шаг. Он чувствовал себя чуждым этим людям, но при этом упорно отказывался принимать взгляды этих людей, не замечающие его, скользящие по нему. Макара и задевало, и успокаивало осознание того, что он был незаметным, несущественным для всех этих прохожих. Макар ехал в троллейбусе, вжимаясь в сиденье и позыркивая по сторонам, затем семенил под моросящим дождиком к неказистой многоэтажке, в которой снимал квартиру, и постепенно начинал позволять себе с оптимизмом смотреть в будущее. Даже пахнУвший мочой подъезд не стер с его лица злорадной и почти торжествующей усмешки.
У двери в квартиру он прислушался. Хозяйка по своему обыкновению смотрела по телевизору какую-то трижды отвергнутую пищеводом дрянь, включив звук на полную мощность. Макар с силой сжал веки, вознеся мольбу безымянным высшим силам, чтобы она заснула прямо там: если она на него напорется, то вытрясет все деньги и еще кеды снимет в качестве штрафной санкции. А так есть маленький такой шанс, что ему снова подвезет. И он осторожно открыл дверь.
Дверь в комнату была приоткрыта. По телевизору выясняли отношения очередные неестественно-визгливые участники очередного ток-шоу, и этот гвалт сдабривался сладчайшей из музык – бархатистым похрапыванием хозяйки. Дверь в клетушку, которая сходила за комнату, была незаперта. А его вещи были сгружены на кровать в полном комплекте. Намерение вышвырнуть его как слепого кутенка было слишком очевидным, чтобы его можно было так просто проигнорировать; она очевидно и в свою комнату дверь не стала закрывать, чтобы не пропустить его появления. На его счастье, засмотрелась, умаялась, телевизор глядючи, трудяжка. Макар решил не быть слишком принципиальным и оставить постельное белье этой заразе, пусть радуется – места в сумке оно занимало слишком много, а так – вроде компенсации, и тихонечко выскользнул, осторожно опустив ключи на нижнюю полочку, так, чтобы она не сразу их нашла. Хозяйка не проснулась. Макар чуть не вприпрыжку рванул к остановке, спеша домой, словно опасался, что если его не будет дома дольше, чем он сам себе отпустил, то этот Кедрин передумает и не пустит обратно. А этого Макар себе позволить не мог. Но еще и к чаю чего-то купить надо было. Деньги ему были даны не просто так, а для применения в гастрономических целях. И он вынырнул из автобуса, оглянулся и практически безошибочно рванул к супермаркету, который так удачно расположился прямо перед его носом.
Странным делом впервые Макар чувствовал себя неуверенно. То есть до неуверенности это чувство не дотягивало, но и легкое ощущение растерянности создавало дискомфорт. Осознание того, что у него денег с лихвой хватит на все причуды, было непривычным. Он вырос в семье, в которой каждая копейка была на счету, затем, когда решил начать самостоятельную жизнь, он не раз вынужден был гнать от себя мысль о своей самонадеянности, в очередной раз латая дыры, а поведение в продуктовых магазинах было очень даже простым: полки с хлебом, полки с молочкой, смотреть на товар строго слева внизу – там эти буржуи прятали вещи подешевле и, как ни странно, посвежей, и к кассе, чтобы ни на что еще не соблазниться. А тут, чуть ли не до боли сжимая ручку тележки, он осторожно оглядывался и собирался с мыслями. Наконец, возмущенно обругав себя за бездействие, Макар принялся за дело. В конце концов, надо не только о сегодняшнем вечере подумать, но и о завтрашнем утре. И наверное, даже о вечере. И он решительно начал нагружать тележку продуктами, подспудно ликуя, что у него есть причина и возможность наконец-то и тележку покатать, и нагрузить ее. Управляться с ней было не так уж и легко, как он выяснил, неуклюже лавируя между рядами. А еще она не останавливалась сразу, поворачивала не резко и не всегда туда, куда Макару было надо. И эти «охранники» косились на него. Хорошо хоть сумка была в целлофан запаяна. И Макар проходил мимо них, стараясь выглядеть как можно более невинно, а отходя подальше, косился и злорадно улыбался. Подкатывая тележку к кассе, он несколько раз проверил, на месте ли деньги, и начал дожидаться своей очереди, сжимая купюры в кулаке, словно боялся, что они испарятся.
Тащить и сумку, и пакет с продуктами было не очень удобно, но за те пару кварталов, которые отделяли Макара от своего нового дома, он не единожды успел отчитать себя за то, что еще забыл купить, о чем надо будет позаботиться завтра, и вообще, он та еще раззява. На этой оптимистичной ноте он добрался до дома. Остановился, задрал голову, подставляя лицо вновь заморосившему дождику, посмотрел на дом, на небо, снова на дом, пообещал себе, что обязательно выяснит, куда выходят окна его новой квартиры; довольно улыбнулся. И пошел к входной двери.
Переть сумку и пакет на своем горбу было тяжеловато, но и в лифт не хотелось; желание поближе познакомиться с домом было очень сильным. Макар неторопливо топал по ступенькам, вертя головой по сторонам, рассматривая отделку, изучая освещение, поглаживая перила, словом, осваиваясь. И ему нравилось то, что он видел. Наконец ему надоело, и Макар прибавил скорости. Перед дверью он остановился, коснулся ее пальцами и не смог улыбнуться. Постояв так несколько мгновений, Макар наконец решился и открыл ее. В квартире было тихо, но эта тишина была какой-то располагающей, даже приглашающей. И это было так просто и так приятно, пусть даже необычно, что он не смог сдержать ликования. Он пришел, и у него есть свои личные вещи, которые он может оставить здесь, не боясь, что они окажутся на помойке.
Кедрин неторопливо вышел из своего кабинета и замер, глядя на него. Макар снял почти сухие кеды, поставил их на полку, аккуратно пристроил сумку рядом, рассчитывая разобрать ее чуть попозже, и подхватил пакет. Пусть этот Кедрин думает себе, что хочет, но Макару как домработнику все-таки нужны деньги. Да и заслужил он, тягаясь по этому магазину и потом транспортируя пакет домой. Заходя на кухню, Макар на секунду задержался на пороге, окидывая ее другим, пристрастным, собственническим взглядом.
Помещение было большим. Очень неплохо отделанным. Просторным. Светлым. И неуютным. Верней, тут же поправил себя Макар, необжитым. Стулья стояли на отвратительно одинаковом расстоянии друг от друга и от стола. Посуда была расставлена безобразно симметрично. А тому умнику, который пристроил фотографии подобного толка на стенах, голову бы снести. Прямо малые голландцы в фотографии – праздник желудка, от которого запросто может начаться несварение. Кухней явно не пользовались, но это пока. А теперь у кухни есть Макар. И с такими оптимистичными мыслями он начал наполнять холодильник.
Кедрин последовал за парнишкой. Он заглянул в кухню, чтобы увидеть, как тот с сосредоточенным видом раскладывает продукты, посапывая от усердия. Глеб зашел, подошел к столу, осмотрел те упаковки, которые были предназначены для первого совместного чаепития, и направился к чайнику. Макар покосился на него, подогнул пальцы на ногах, проследил за его манипуляциями и переместился ко столу. Теперь не мешает убрать тот бардак, который он тут устроил.
Глеб прислонился к столу, дожидаясь, пока закипит чайник, и наблюдал за Макаром. Тот не особенно обращал внимания на его пристальный взгляд, аккуратно разрезая упаковку с печеньем, снимая целлофан и выбрасывая. Он бросил взгляд на чайник и начал расставлять чашки, а затем уселся и с самодовольным видом уставился на Глеба. Тот поизучал его, тщетно пытаясь найти хотя бы намек на неловкость, смущение или нечто подобное, усмехнулся про себя, взял чайник и подошел ко столу.